arrow-downcheckdocdocxfbflowerjpgmailnoarticlesnoresultpdfsearchsoundtwvkxlsxlsxyoutubezipTelegram
Энциклопедия

Интенциональность

Интенциональность — это способность сознания каким-то образом относиться к вещам, свойствам и ситуациям, репрезентировать или выражать их. Проблема интенциональности лежит на пересечении философии сознания и философии языка. Само слово, восходящее к средневековой схоластике, было в конце XIX века вновь введено в дискурс философом Францем Брентано. «Интенциональность» — философский термин. Он происходит от латинского слова intentio, которое, в свою очередь, является производным глагола intendere, означающего «быть направленным к какой-либо цели или вещи». Данная статья состоит из одиннадцати разделов:


1. Почему интенциональность так называется?
2. Интенциональное внутреннее существование
3. Относительный характер единичных мыслей
4. Как возможны различные убеждения в отношении одного и того же объекта?
5. Проблема истинного отрицательного убеждения о существовании
6. Прямая референция
7. Существуют ли интенциональные объекты?
8. Является ли интенсиональность критерием интенциональности?
9. Возможна ли натурализация интенциональности?
10. Проявляется ли интенциональность во всех состояниях сознания?
11. Экстернализм и объяснительная роль интенциональности
Библиография

 

1. Почему интенциональность так называется?

Современные дискуссии о природе интенциональности являются неотъемлемой частью дискуссий о природе сознания: что такое сознание и что значит иметь сознание? Эти дискуссии возникают в контексте онтологических и метафизических вопросов о фундаментальной природе ментальных состояний: таких состояний, как восприятие, воспоминание, убеждённость, желание, надежда, знание, намерение, чувство, переживание и т. п. Что значит иметь такие состояния сознания? Как ментальное относится к физическому, то есть как состояния сознания связаны с человеческим телом, процессами, происходящими в мозге, поведением или положением вещей в окружающем мире?

Почему интенциональность так называется? По причинам, о которых вскоре пойдёт речь, в философском контексте не следует путать значение слова «интенциональность» с обыденным значением слова «интенция» или «намерение». Как показывает латинская этимология слова «интенциональность», соответствующая идея направления или напряжения (заметим, что английское tension происходит от латинского глагола tendere) возникает из указания или стремления к некой цели. В средневековой логике и философии латинское слово intentio использовалось для передачи того, что современные философы и логики называют «понятием» или «содержанием термина» (intension): чего-то, что могло быть как верно в отношении нементальных предметов и свойств (предметов и свойств, находящихся вне сознания), так и присутствовать в сознании. Если предположить, что понятие само по себе является чем-то ментальным, intentio также может быть верно в отношении ментальных объектов. Например, понятие собаки, являющееся intentio первого уровня, применимо к конкретной собаке или свойству бытия собакой. Оно также подпадает под различные применимые к нему понятия более высокого уровня: быть понятием, принадлежать к области ментального и т. д. Если это так, то, покуда понятие первого уровня верно в отношении нементальных объектов, понятия более высокого уровня могут быть верны в отношении чего-то, принадлежащего к области ментального. Отметим, что, рассуждая таким образом, мы придём к тому, что понятия, верные для ментальных объектов, будут, предположительно, логически более сложными, чем понятия, которые верны в отношении нементальных объектов.

Хотя в современной философии значение слова «интенциональность» связано со значениями таких слов, как «содержание термина» (или «интенсиональность», через «с») и «интенция», их не следует смешивать друг с другом. С одной стороны, в современном английском языке термины «интенсиональный» и «интенсиональность» означают «неэкстенсиональный» и «неэкстенсиональность», где и экстенсиональность, и интенсиональность — логические характеристики слов и предложений. Например, выражения «существо с сердцем» и «существо с почкой» имеют один и тот же объём (extension), поскольку они верны в отношении одних и тех же существ: все существа, у которых есть почка, имеют и сердце. Но у этих выражений разные содержания (intensions), поскольку у слов «сердце» и «почка» разный объём, не говоря уж о значении. С другой стороны, интенция и обладание интенцией или намерением — это особые ментальные состояния, которые, в отличие от убеждений, суждений, надежд, желаний или страхов, играют определённую роль в этиологии действий (см. Раздел 11). Напротив, интенциональность — всепроникающая черта многих различных состояний сознания: убеждения, надежды, суждения, намерения, любовь и ненависть, — все они проявляют интенциональность. По сути дела, Брентано полагал, что интенциональность — основополагающий признак сознания: значительная доля представлений в области философии сознания XX века была сформирована тем, что в данной статье будет фигурировать под названием «третий тезис Брентано».

Более того, стоит провести дистинкцию между различными уровнями интенциональности. Многие психические состояния субъекта, обладающие интенциональностью (например, убеждения), касаются нементальных объектов, свойств и ситуаций (репрезентируют их). Многие также касаются психических состояний других людей (например, их убеждений). Убеждения относительно убеждений других людей обнаруживают то, что известно как «интенциональность более высокого порядка». С момента публикации основополагающей статьи приматологов Дэвида Премека и Гая Вудраффа «Есть ли у шимпанзе теория сознания?» [Premack and Woodruff 1978], много эмпирических исследований в последние тридцать лет было посвящено психологическим проблемам: могут ли человекообразные обезьяны приписывать характеризуемые интенциональностью психические состояния другим, и как у детей развивается способность приписывать другим людям характеризуемые интенциональностью психические состояния (ср. комментарии философов Джонатана Беннета, Дэниела Деннета и Гилберта Хармана к статье Премека и Вудраффа и статью Народная психология как теория (англ.) в Стэнфордской философской энциклопедии).

Понятие интенциональности играло главную роль в традициях как аналитической философии, так и феноменологии. Как мы увидим, некоторые философы даже заявляют, что интенциональность — характерная особенность всех ментальных состояний. Описание интенциональности у Брентано довольно сложно. Его ядром является концепция «интенционального несуществования объекта», которая будет проанализирована в следующем разделе.

 

2. Интенциональное внутреннее существование

Начало современным дискуссиям о природе интенциональности положил Франц Брентано, предвосхитивший многие из их поворотов в книге «Психология с эмпирической точки зрения», два знаменитых абзаца из которой я процитирую:

Каждый ментальный феномен характеризуется тем, что в средневековой схоластике называлось интенциональным (или ментальным) внутренним существованием объекта, и что мы можем назвать, хотя и не совсем точно, референцией к содержанию, направленностью на объект (который здесь не следует понимать как вещь) или имманентной объективностью. Каждый ментальный феномен заключает в себе нечто как объект, хотя для каждого ментального феномена это происходит по-разному. В представлении нечто представляется, в суждении — утверждается или отрицается, в любви — любится, в ненависти ненавидится, в желании желается и так далее.

Это интенциональное внутреннее существование является характерной особенностью исключительно ментальных феноменов: ни один физический феномен ничего подобного не выражает. Поэтому можно определить ментальные феномены, сказав, что это феномены, интенционально содержащие в себе объект. [Brentano 1874, 88–89]

Читая эти строки, мы задаём себе множество вопросов: что Брентано имеет в виду, говоря, что объект, на который направлено сознание, «не следует понимать как вещь»? Что означает для феномена (ментального или любого другого) «выражать интенциональное внутреннее существование объекта»? Что означает для него «заключать в себе нечто как объект»? Означают ли «референция к содержанию» и «направленность на объект» две разные вещи? Или это два разных способа выражения одной идеи? Если интенциональность может связать сознание с чем-то либо несуществующим, либо существующим лишь внутри сознания, то что это будет за связь?

Сколь бы сложными, абстрактными и противоречивыми идеями ни изобиловали два этих коротких абзаца, они составили программу всех дальнейших философских обсуждений интенциональности в конце XIX и XX веке. Некоторые споры возникли вокруг значения выражения Брентано «интенциональное внутреннее существование». Имел ли он в виду, что объекты, на которые направлено сознание, находятся внутри самого сознания (что они «существуют лишь внутри» (in-exist) сознания)? Или он имел в виду, что сознание может быть направлено на несуществующие объекты? Или и то, и другое? (Дальнейшее обсуждение см. в [Crane 1998].)

Можно сказать, что к этой проблеме восходят некоторые ключевые идеи феноменологической традиции. Вслед за Эдмундом Гуссерлем [Husserl 1900, 1913], который одновременно был основоположником феноменологии и учеником Брентано, исследователи начали считать задачей феноменологического анализа демонстрацию того, что сущностное свойство интенциональности (быть направленной на что-либо) не зависит от того, существует ли независимо от самого интенционального акта какая-либо реальная физическая цель. Для решения этой задачи потребны два понятия, центральные для интерналистской интерпретации интенциональности у Гуссерля: понятие ноэмы (noema) и понятие эпохе (или вынесения за скобки) или феноменологической редукции. Под словом «ноэма» Гуссерль понимает внутреннюю структуру ментальных актов. Феноменологическая редукция призвана помочь добраться до сути ментальных актов, отметя все наивные предрассудки о различиях между реальными и вымышленными сущностями. Об этих сложных феноменологических понятиях см. статьи Фёллесдаля и др., очень кстати вошедшие в сборник [Dreyfus 1982]. Дальнейшее обсуждение см. в [Bell 1990 и Dummett 1993].

В двух приведённых выше абзацах Брентано дал набросок целой исследовательской программы, в основе которой лежат три конкретных тезиса. Согласно первому тезису, для явления интенциональности, выражаемого такими ментальными состояниями, как любовь, ненависть, желание, вера, суждение, восприятие, надежда и т. д., очень важно, что эти ментальные состояния направлены на предметы, отличные от самих ментальных состояний. Согласно второму, объекты, на которые благодаря интенциональности направлено сознание, характеризуются свойством, которое Брентано называет интенциональным внутренним существованием. Согласно третьему тезису, интенциональность — характеристика ментального: только лишь ментальные состояния обладают интенциональностью.

В отличие от третьего, первые два тезиса Брентано вряд ли возможно разделить: в отсутствие второго первый легко можно счесть неприемлемым. Предположим, что для природы интенциональности существенно, что мы не можем проявлять такие ментальные состояния, как любовь, ненависть, желание, вера, суждение, восприятие, надежда и т. д., если нет чего-либо, что может быть предметом любви, ненависти, желания, веры, суждения, восприятия, надежды и т. д. Если это так, то из самой природы интенциональности (как её описывает первый тезис) следует, что ничто не может проявлять интенциональность, если нет объектов (интенциональных объектов), обладающих свойством, которое Брентано называет интенциональным внутренним существованием.

Итак, полное принятие первых двух тезисов Брентано приводит к фундаментальному онтологическому вопросу из области философской логики. Вопрос состоит в том, существуют ли такие интенциональные объекты? Вынуждает ли нас признание интенциональности постулировать онтологическую категорию интенциональных объектов? Этот вопрос привёл к значительным разногласиям среди тех, кто занимается аналитической философией. Наиболее часто звучащий (и наиболее ортодоксальный) ответ на него — решительное «Нет». Но влиятельная группа философов, которых я буду называть «теоретиками интенциональных объектов», настаивает, что ответ на него должен быть утвердительным. Поскольку, согласно теоретикам интенциональных объектов, интенциональные объекты необязательно должны существовать, то есть вещи, которые не существуют. Согласно их критикам, таких вещей нет. (Дальнейшее обсуждение этой проблемы см. в Разделе 7.)

 

3. Относительный характер единичных мыслей

Многие неинтенциональные отношения связывают конкретные объекты в пространстве и времени. Если и когда эти отношения присутствуют, должны присутствовать и связанные ими объекты. Если Клеопатра целует Цезаря, то и Клеопатра, и Цезарь должны существовать. С интенциональными отношениями дело обстоит иначе. Если Клеопатра любит Цезаря, то, предположительно, в пространстве и времени существует некий конкретный объект любви Клеопатры. Но можно также любить Анну Каренину (не конкретный объект в пространстве и времени, а литературного персонажа). Равным образом объекты, связанные отношением восхищения (также интенциональным) не обязательно будут конкретными объектами, существующими в пространстве и времени. Можно восхищаться не только Альбертом Энштейном, но и Шерлоком Холмсом (вымышленным персонажем). Как свидетельствует следующий отрывок из Приложения 1911 года к его изданной в 1874 году книге, Брентано был заинтригован этой асимметрией между неинтенциональным и интенциональным:

Характерной особенностью любой ментальной деятельности является, как, я надеюсь, я показал, референция к чему-либо как к объекту. В этом отношении любая ментальная деятельность, по-видимому, является устанавливающей отношение. <…> В других отношениях оба элемента — основание и цель — реальны, но здесь реален лишь первый (основание). <…> Если я возьму что-нибудь относительное <…> например, что-то большее или меньшее, то, если большее существует, то существует и меньшее. <…> Нечто вроде того, что истинно для отношения сходства и различия, истинно и для отношений причины и действия. Ведь где существует такое отношение, должны существовать как причина, так и действие. <…> Совсем иначе обстоит дело с ментальной референцией. Если кто-то о чём-то думает, тот, кто думает, несомненно, должен существовать, но объект мысли существовать вовсе не обязан. Фактически, если некто что-то отрицает, то как раз существование объекта и будет исключено, если отрицание соответствует истине. Так что единственное, что нужно для осуществления ментальной референции, это её субъект. Цель так называемого отношения вовсе не обязана существовать в реальности. Поэтому вызывает сомнения, что здесь мы имеем дело с чем-то относительным, а не, скорее, с чем-то, в определённом отношении подобным относительному, что по этой причине можно назвать «квазиотносительным». [Brentano 1911 (1874)]

В основании ортодоксальной парадигмы лежат два взаимосвязанных допущения. Одно состоит в том, что проблему интенционального отношения следует разъяснять в контексте неинтенциональных отношений. Другое — в том, что интенциональные отношения, в которых участвуют несуществующие (например, вымышленные) предметы, следует интерпретировать посредством отсылок к интенциональным отношениям, связывающим предметы, существующие в пространстве и времени.

Удовлетворяющей ортодоксальным предрассудкам парадигмой интенционального отношения является интенциональность того, что можно назвать частными (singular) мыслями, а именно — тех истинных мыслей, которые направлены на конкретных людей или объекты, существующие в пространстве и времени. Частная мысль — это мысль, которая недоступна (не может быть помыслена), если не существует конкретного субъекта, являющегося её целью. В отличие от пропозиционального содержания общих мыслей, включающего лишь такие абстрактные универсалии, как свойства и/или отношения, пропозициональное содержание частных мыслей может помимо этого включать отношение к конкретному человеку или объекту. Каплан [Kaplan 1978, 1989] настойчиво противопоставлял «частные» и «общие» пропозиции. Стоявший на немного других позициях Тайлер Бёрдж [Burge 1977] описывал частные мысли как мысли не полностью концептуализированные или мысли de re, отношение которых к их объектам определяется контекстом. Некоторые даже полагают, что объект частной мысли составляет её часть. Согласно ортодоксальной точке зрения, важность истинных частных мыслей для объяснения понятия интенциональности отчасти заключается в том, что некоторые истинные частные мысли — это мысли о конкретных, доступных восприятию объектах. Такие мысли могут казаться более простыми и базовыми, чем общие мысли или мысли об абстрактных сущностях.

Рассмотрим, к примеру, случай представляющегося истинным приписывания убеждений (1):

1. Ава убеждена, что Лионель Жоспен — социалист.

Интуитивно кажется, что убеждение, приписываемое Аве утверждением (1) обладает интенциональностью в том смысле, что это убеждение о Лионеле Жоспене и свойстве бытия социалистом. Помимо того, что это убеждение (то есть особая установка, отличающаяся от желания, страсти, страха или интенции), своеобразие убеждения Авы определяется его пропозициональным содержанием. То, в чём убеждена Ава, определяется придаточным предложением, которое может быть высказано независимо как утверждение (2):

2. Лионель Жоспен — социалист.

На первый взгляд, утверждение (2) истинно тогда и только тогда, когда данный конкретный человек и в самом деле проявляет свойство бытия социалистом. Возможно, для пропозиции, в которой убеждена Ава (пропозиции, выражаемой утверждением (2)), существенно, что она — о Жоспене и свойстве бытия социалистом. Уже потому, что она обладает таким истинным убеждением, Ава должна состоять в отношении (отношении убеждения) к Жоспену и свойству бытия социалистом. Заметим, что Ава может обладать убеждением о Жоспене и свойстве бытия социалистом, даже если она никогда лично с Жоспеном не встречалась.

С точки зрения ортодоксальной парадигмы, центральный элемент проблемы интенциональности может быть выявлен в ходе размышлений об условиях, в которых простые частные мысли о конкретных субъектах истинны. Это — вопрос относительной природы содержаний истинных частных убеждений. Для формулировки этого вопроса нет необходимости обращаться к ложным или абстрактным убеждениям о вымышленных объектах. Достаточно рассмотреть, как может возникнуть истинная мысль о конкретном объекте, существующем в пространстве и времени. С одной стороны, убеждение Авы кажется частным убеждением о конкретном объекте. Кажется, что для него существенно, что оно обладает тем пропозициональным содержанием, которым обладает. А для пропозиционального содержания убеждения Авы кажется существенным, что Ава должна состоять в отношении к кому-то, кто может быть очень далёк от неё как в пространстве, так и во времени. С другой стороны, убеждение Авы — это её внутреннее ментальное состояние. Как об этом говорит Джон Перри [Perry 1994, 187], убеждения и другие так называемые «пропозициональные установки», по-видимому, являются «частными ментальными феноменами». Как для ментального состояния Авы может быть существенным то, что она находится в отношении к кому-то другому? Как мы можем примирить частный и относительный характер пропозициональных установок?

 

4. Как возможны различные убеждения в отношении одного и того же объекта?

Проблему относительной природы содержания частных мыслей можно заострить, рассмотрев следующий вопрос, поставленный Готлобом Фреге [Frege 1892]: как мы можем рационально придерживаться двух различных частных убеждений об одном и том же объекте? Как мы очень скоро увидим, эта проблема связана с другой: как утверждение, выражающее убеждение об идентичности, может одновременно быть истинным и информативным. Если отношение убеждения — подлинное отношение, то его можно представить как пинок: если Жак Ширак пнул Лионеля Жоспена, и если Лионель Жоспен в 2001 году был французским премьер-министром, то в 2001 году Жак Ширак пнул французского премьер-министра. Как мы сейчас увидим, с убеждениями всё не так. Отметим, что в повседневном словоупотреблении «убеждение» используется применительно либо к состоянию человека, либо к содержанию этого состояния.

Со времён Фреге для аналитической философии было стандартной практикой исследовать интенциональную структуру большинства человеческих мыслей, изучая логическую структуру языка, используемого говорящими для их выражения или приписывания их другим. (Убедительное обоснование этого см., например, в [Dummett 1973].) Предположим, Ава имеет истинное убеждение, что вечерняя звезда сияет, поскольку она видит, как та сияет. Предположим также, что она не считает, что утренняя звезда сияет, поскольку, хотя она с полным на то основанием убеждена, что вечерняя звезда — это Венера, она имеет неверное убеждение, что утренняя звезда — это другая планета (которой она в данный момент не видит), и поэтому она не знает, что утренняя звезда — это тоже Венера. Поэтому, хотя первое сообщение о ее убеждении истинно, второе — ложно:

3. Ава убеждена, что вечерняя звезда сияет.

4. Ава убеждена, что утренняя звезда сияет.

Если «утренняя звезда» и «вечерняя звезда» — названия одного и того же предмета, как Ава может верить в одно и не верить в другое? Если названия «утренняя звезда» и «вечерняя звезда» применяются к одному и тому же объекту, то представляется, что утверждение «утренняя звезда сияет» будет истинным, если и только если истинно утверждение «вечерняя звезда сияет», и оба этих утверждения являются выражением одной и той же пропозиции. Если для пропозиции, в которую верит Ава, существенно то, что она — о Венере и сиянии, то как Ава может верить в одно и не верить в другое, если оба утверждения — о Венере?

Другая связанная с этим проблема — проблема того, как утверждения об идентичности могут одновременно быть истинными и информативными. Кажется очевидным, что Ава не может сомневаться в истинности утверждения «Вечерняя звезда — это вечерняя звезда». Но очевидным кажется также, что она может сомневаться в истинности утверждения, будто «Вечерняя звезда — это утренняя звезда» (она и в самом деле в ней сомневается). В действительности, узнав, что утверждение «Вечерняя звезда — это утренняя звезда» является истинным, она будет удивлена. Как это возможно? (См. [Richard 1990] и [Salmon 1986].)

Фреге [Frege 1892] предложил ставшее общепринятым решение обеих проблем. Это решение основано на его знаменитой дистинкции между референцией (Bedeutung) и смыслом (Sinn) имени собственного. Смысл, являющийся способом выражения референции, предположительно, представляет собой нечто абстрактное, что может одновременно быть воплощено конкретным объектом и «представлено» сознанию или «схвачено» им. Это различие между понятиями в некоторых отношениях напоминает различие между объёмом (extension) и содержанием (intension) понятия и несовместимо с представлением Джона Стюарта Милля [Mill 1884], что имена собственные имеют денотацию (denotation), но не коннотацию (connotation).

Причина, по которой, с точки зрения Фреге, утверждения (3) и (4) могут иметь различный истинностный статус, состоит в том, что придаточные предложения в (3) и (4) — а именно, утверждения (5) и (6) — выражают не одну и ту же пропозицию. Они выражают разные пропозиции (или мысли). Говоря о «мысли», Фреге использует немецкое слово Gedanke.

5. Вечерняя звезда сияет.

6. Утренняя звезда сияет.

Как утверждения (5) и (6) могут отражать различные пропозиции? В отличие от таких экстраординарных контекстов, как (3) и (4), когда (5) и (6) являются частью придаточных предложений, обычно (5) и (6), понятия «вечерняя звезда» и «утренняя звезда», имеют одну и ту же референцию (Bedeutung). Но у них разные смыслы (Sinn) или способ выражения общей референции. С точки зрения Фреге, для мысли или пропозиции, выражаемой предложением с одним-единственным термином, существенным является смысл, а не референция. Составными частями пропозиций являются смыслы, а не отдельные объекты. Ава чего-то не знает. Но, поскольку невежество не означает неразумия, Ава может иметь рациональное убеждение в том, что вечерняя звезда сияет, и не верить в то, что сияет утренняя звезда. Сходным образом утверждение, выражающее убеждение об идентичности, может одновременно быть истинным и информативным, поскольку частные термины, стоящие справа и слева от знака равенства, обладают как смыслом, так и референцией. Утверждения об идентичности верны, поскольку у этих терминов одна и та же референция. Они информативны, поскольку термины обладают разными смыслами или выражают общую референцию двумя разными способами.

С точки зрения Фреге в утверждениях (3) и (4) «вечерняя звезда» и «утренняя звезда» не имеют своей обычной референции (Bedeutung), то есть планеты, которую так называют: они обладают «косвенной» референцией. В утверждении (3) косвенная референция понятия «вечерняя звезда» — это его обыденный смысл. То же самое верно для референции понятия «вечерняя звезда» в (4). И мы уже согласились, что понятия «вечерняя звезда» и «утренняя звезда» в (5) и (6) имеют разные обыденные смыслы. Следовательно, в (3) понятие «вечерняя звезда» имеет «косвенный» или «непрямой» смысл, являющийся способом выражения того обыденного смысла, которое понятие «вечерняя звезда» имеет в (5). Равным образом в (4) понятие «утренняя звезда» имеет «косвенный» смысл, являющийся способом выражения того обыденного смысла, которое понятие «утренняя звезда» имеет в (6). В рамках теории Фреге, мысль или убеждение может быть мыслью или убеждением о конкретном объекте (его референции), но для индивидуации (или идентичности) содержания мысли существенна не референция частного термина утверждения, но смысл или способ выражения референции, то есть нечто абстрактное. Дальнейшее обсуждение этого вопроса можно найти в статье Стэнфордской философской энциклопедии, посвящённой Готлобу Фреге (англ.).

 

5. Проблема истинного отрицательного убеждения о существовании

Когда Брентано размышлял о «квази-относительной» природе интенциональности мыслей о несуществующих вещах, он писал, что, если кто-то «что-то отрицает, то как раз существование объекта и будет исключено, если отрицание соответствует истине». Тем самым он допускает, что мы можем верно и последовательно отрицать существование несуществующих предметов. Однако доказать, что мы можем так поступать, нелегко. Вариантом затруднения, которое на рубеже веков рассматривали как Алексиус Мейнонг (ученик Брентано), так и Бертран Рассел, был вопрос об истинных отрицательных убеждениях о существовании. Как мы можем быть убеждены в том, что Пегаса не существует? Чтобы у нас были основания верить в то, что Пегаса не существует, мы должны обладать убеждением, содержание которого совпадает с содержанием, выраженным в истинном высказывании (7).

7. Пегаса не существует.

Как выраженная в утверждении (7) пропозиция может быть одновременно истинной и сообщать о Пегасе? Проблема возникает из-за наблюдения, что, если пропозиция истинна, то, предположительно, она не о Пегасе, поскольку заявляет, что Пегаса не существует. И наоборот: если она о Пегасе, то Пегас должен существовать. Но если это так, то она не может быть истинной, поскольку пропозиция отрицает существование Пегаса. Таким образом, мы приходим к дилемме: либо выраженная в (7) пропозиция ложна, либо она не о Пегасе. По меньшей мере проблема происходит из-за пары допущений: что «Пегас» — имя собственное и что имена собственные должны обладать референцией. Является ли первое допущение верным?

В статье 1905 года «О денотации» Рассел принимает точку зрения, что ни «Пегас», ни, в действительности, большая часть имён собственных в естественных языках не являются подлинно «логическими» именами собственными [Russell 1956 (1905)]. Он придерживается эпистемологической теории, что мы не можем использовать в мыслях или речи подлинно «логическое» имя собственное, отсылающее к объекту, если только мы не знакомы (acquainted) с этим объектом напрямую. У нас не может быть и подлинно частных мыслей о таком объекте. Если мы не знакомы с объектом напрямую, то вынуждены формировать вместо этого общую мысль, не являющуюся мыслью о каком-либо конкретном объекте. На самом деле в работах Рассела [Russell 1911, 1919] выражено двойственное представление о знакомстве с объектом: с одной стороны, он думал, что знакомство — это отношение, которое может возникать только между чьим-то сознанием и его чувственными данными. С другой стороны, он считал, что можно быть знакомым с универсалиями (такими, как, например, цвета). Если большинство имён в естественных языках (если не все они) не являются подлинно «логическими» именами, то что они такое, и какова их функция в человеческом мышлении и общении? По мнению Рассела, они представляют собой «замаскированные» или сокращённые определённые дескрипции, то есть они — краткая версия какого-либо конкретного описания. Их логическая функция — это функция конкретного описания.

На первый взгляд, грамматическая форма квази-предложения «это F есть G» (the F is G) указывает, что она служит для выражения субъектно-предикатной (или частной) пропозиции, истинной, если и только если объект, проявляющий свойство, обозначаемое предикатом F, также проявляет свойство, обозначаемое предикатом G. Но Рассел [Russell 1956 (1905)] разработал метод (свою знаменитую теорию определённых дескрипций) для устранения указательного местоимения «это» (the F) с помощью логической формулы логики первого порядка, где задействованы лишь кванторы и переменные. Согласно его анализу, утверждение «это F есть G» может быть изложено с помощью общей экзистенциально квантифицированной пропозиции (8):

8. ∃x [Fx & ∀y(Fyy=x) & Gx]

(8) истинно, если и только если существует один и только один объект, одновременно являющийся и F, и G. Эта пропозиция будет ложной в случае, когда этому условию не удовлетворяет ни один объект, или когда ему удовлетворяет больше, чем один объект.

В сочетании с допущением, что «Пегас» — это не имя, а замаскированная определённая дескрипция — то есть что это сокращение, скажем, понятия «крылатая лошадь» — Расселова теория определённых дескрипций приводит тем самым к решению проблемы истинных отрицательных убеждений о существовании. Решением будет принять второй элемент дилеммы: пропозиция не о Пегасе. Это позволяет нам быть правыми в том, что Пегас не существует, поскольку то, в чем мы убеждены, выражено в утверждении (7), а именно — в истинной пропозиции, что не существует такого уникального объекта, как крылатая лошадь. Очевидно, что предложенное Расселом решение проблемы истинных отрицательных убеждений о существовании показывает, говоря словами самого Брентано, как «если кто-то о чём-то думает, тот, кто думает, несомненно, должен существовать, но объект мысли существовать вовсе не обязан». Дальнейшее обсуждение этого вопроса можно найти в статье Стэнфордской философской энциклопедии, посвящённой Бертрану Расселу (англ.).

 

6. Прямая референция

В рамках ортодоксальной парадигмы в философии сознания и языка 1960–1970-х годов произошёл важный отказ от следствий из представлений Фреге и в особенности Рассела об интенциональности. Так называемая «теория прямой референции» поспособствовала реабилитации идеи, что конкретные объекты значат для идентификации частных мыслей людей больше, чем это допускается учением Фреге/Рассела. Согласно дистинкции между смыслом и референцией у Фреге, для идентификации мысли о конкретном объекте важен не конкретный объект, о котором эта мысль, а абстрактный смысл, благодаря которому он мыслится. Согласно Расселу, большинство мыслей, которые на первый взгляд кажутся мыслями о конкретных объектах, на самом деле являются не частными мыслями, а общими квантифицированными пропозициями. Стимулом к разработке теории прямой референции стали, прежде всего, некоторые следствия из семантики модальной логики для интенциональности частных мыслей и убеждений.

Сол Крипке [Kripke 1972] отметил важное различие между поведением имён собственных и поведением кореферентной определённой дескрипции, выражающей случайное или несущностное свойство своего референта, в модальном контексте. Рассмотрим два предложения (9) и (10), каждое из которых содержит модальный оператор, выражающий возможность, причём первое содержит имя собственное, тогда как последнее — кореферентную определённую дескрипцию:

9. Жак Ширак мог быть социалистом.

10. Избранный в 2002 году президент Франции мог быть социалистом.

Конкретное описание «избранный в 2002 году президент Франции» соответствует Жаку Шираку, случайное свойство которого выражает. Несомненно, существует метафизически возможный мир, в котором Ширак либо не был в 2002 году кандидатом в президенты Франции, либо участвовал в президентской гонке, но проиграл.

Утверждение (9) декларирует, что существует возможный мир, в котором Жак Ширак — член социалистической партии (каковым он на самом деле не является). Учитывая тесную связь между речевым актом декларирования и убеждением говорящего, утверждение (9) выражает контрфактическое убеждение о Шираке, что тот мог бы быть социалистом. В отличие от утверждения (9), утверждение (10) двусмысленно. В одном прочтении, у его истинности те же условия, что и в случае утверждения (9), и оно выражает то же убеждение. В другом прочтении, утверждение (10) сообщает о ком-то, кто в действительности был социалистом, и кто поэтому не был Шираком, что этот человек мог быть избран в 2002 году.

Следовательно, возникает следующее противопоставление. Утверждение (9) может служить лишь для выражения контрфактического убеждения или мысли о Шираке, то есть убеждения, приписывающего Шираку контрфактическое свойство бытия социалистом. Утверждение (10) может служить для выражения того же убеждения в отношении Ширака. Но оно может также служить для выражения совершенно другого контрфактического убеждения об ином субъекте, который на самом деле оказывается социалистом. Это новое контрфактическое убеждение было бы истинным, например, в возможном мире, где на президентских выборах в 2002 году победил Жоспен (социалист).

На основании того факта, что, в отличие от (9), (10) может служить для выражения двух разных контрфактических утверждений, Крипке [Kripke 1972] выдвинул гипотезу, что имя собственное — это то, что он называет жестким десигнатором. В утверждении (9) «Жак Ширак» — жесткий десигнатор, поскольку во всех возможных мирах означает один и тот же конкретный объект, то есть объект, который он в действительности означает в реальном мире. Напротив, определённая дескрипция «избранный в 2002 году президент Франции», отражающая случайное свойство Ширака, жестким десигнатором не является, поскольку не в каждом из возможных миров она будет означать один и тот же объект. При рассмотрении, учитывающем различные миры, она будет истинной для разных объектов. Разумеется, некоторые определённые дескрипции (например, «квадратный корень из 21») и в самом деле отражают сущностные качества предметов, в отношении которых они верны (в этом случае, числа). Согласно Крипке [Kripke 1980], в отличие от имён собственных, являющихся жёсткими de jure, отражающие сущностные свойства объектов определённые дескрипции являются жёсткими de facto. Дальнейшее обсуждение вопроса можно найти в статье Стэнфордской философской энциклопедии о референции (англ.).

Вероятно, задача теории прямой референции — подчеркнуть разрыв между интенциональностью частных мыслей и интенциональностью общих мыслей. Конкретные объекты не являются неотъемлемыми элементами содержания последних, но являются — первых. Три аргумента были введены, чтобы развенчать пренебрежение Рассела к особой интенциональности частных мыслей, которые могут выражаться именами собственными: модальный аргумент, эпистемологический аргумент и то, что можно назвать «трансцендентальным» аргументом.

Согласно модальному аргументу, если бы имя собственное «Цицерон» было всего лишь сокращённой определённой дескрипцией (например, понятия «римский оратор, обвинявший Катилину»), то из этого следовало бы, что предложение «Цицерон — это римский оратор, обвинявший Катилину» выражало бы необходимую истину, то есть пропозицию, истинную во всех возможных мирах. Но это кажется абсурдом: несомненно, возможен мир, где Цицерон не произносил обвинительную речь против Катилины.

Согласно эпистемологическому аргументу, из того же допущения следует, что предложение «Цицерон — это римский оратор, обвинявший Катилину» выражает пропозицию, известную a priori, так что нет смысла воображать, будто в результате эмпирических исследований историки могут обнаружить, что на самом деле речь против Катилины произносил кто-то другой, или что никто этого не делал. Но это также кажется абсурдным.

Наконец, согласно трансцендентальному аргументу, люди используют имена собственные в мыслях и при вербальной коммуникации, чтобы отслеживать, обнаруживать ценную информацию о конкретных объектах и обмениваться ею. Хотя они могут и не располагать информацией об уникально идентифицируемых конкретных объектах, которую может выразить некая определённая дескрипция (не говоря уже об одной-единственной определённой дескрипции), люди всё равно умудряются ссылаться на них. Более того, по мере того, как человек все больше и больше узнаёт об объекте или другом человеке, различные определённые дескрипции начинают отсылать к тому, что носит имя собственное. Из этого следует, что ни одна определённая дескрипция, по-видимому, не подходит для передачи содержания имени собственного.

Согласно теории прямой референции, функция таких лингвистических механизмов, как имена собственные, индексалы и указательные местоимения состоит во введении в выражаемые пропозиции и/или убеждения конкретных объектов или индивидов. Если использовать удачный оборот Дэвида Каплана [Kaplan 1979, 387], конкретный объект «заключен» внутри частной пропозиции. Теория прямой референции кажется полезным противоядием от склонности Фреге и Рассела минимизировать вклад конкретных объектов в индивидуацию частных мыслей людей. Теория прямой референции легла в основу трёх направлений мысли, развивавшихся в рамках современной философии сознания и языка. Во-первых, многие идеи теории прямой референции были перенесены Крипке [Kripke 1972] и Патнэмом [Putnam 1974] с мыслей о конкретных объектах на мысли о естественных видах. Этот перенос играет ключевую роль в экстерналистской интерпретации интенциональных ментальных состояний (о которых см. Раздел 10). Во-вторых, современные последователи Фреге ответили на вызов теории прямой референции, введя удобное понятие «зависимого от объекта» или de re смысла (см. [Evans 1982] и [McDowell 1984]). (О решении проблемы Фреге о том, как два различных убеждения возможны в отношении одного и того же объекта в рамках теории прямой референции, см. в [Salmon 1986]). В-третьих, метафизические и эпистемические основания частных мыслей (и частных пропозиций) породили глубокую дискуссию о противоречии между двумя общими подходами: дескриптивизмом и сингуляризмом. Согласно дескриптивизму, мы можем думать об объектах, лишь размышляя о свойствах, которые они воплощают. Но, согласно сингуляризму, не все мысли об объектах опосредуются мыслями об их свойствах (дальнейшее обсуждение см. в статьях сборника [Jeshion (ed.) 2010], в частности, [Recanati 2010]).

 

7. Существуют ли интенциональные объекты?

В Разделах 4, 5 и 6 описаны три шага, предпринятые в рамках ортодоксальной парадигмы аналитической философии в ответ на поставленную интенциональностью частных мыслей проблему конкретных объектов. В частности, спор между теорией прямой референции и либо дистинкцией Фреге между смыслом и референцией, либо расселовским допущением, что обычные имена собственные являются замаскированными определёнными дескрипциями, можно рассматривать как спор, развернувшийся как раз в рамках ортодоксальной парадигмы, согласно которой реальны лишь существующие объекты, то есть конкретные объекты в пространстве и времени. Однако Брентано дал набросок альтернативной парадигмы, основанной на принятии представления, согласно которому интенциональные объекты могут быть несуществующими или абстрактными объектами. (Общий обзор того, какую роль Брентано сыграл в формировании в австрийской философии неортодоксальной теории интенциональных объектов, см. в [Smith 1994].)

Чтобы понять, как теория интенциональных объектов вытекает из описания интенциональности у Брентано, вспомним (как было показано в Разделе 2), что из природы интенциональности (в том виде, в котором она представлена в первом тезисе Брентано), следует, что ничто не может выразить интенциональность, если не существуют объекты — интенциональные объекты, — обладающие свойством, которое Брентано называет «интенциональным внутренним существованием». Рассмотрим следующую схему логического вывода, санкционированную правилом обобщения о существовании и воплощённую в неинтенциональном отношении, выраженном глаголом «целовать» в утверждении (11):

11a. Клеопатра поцеловала Цезаря.
11b. Клеопатра что-то поцеловала.

Если утверждение (11a) верно, то верно и (11b). Вопрос состоит в том, валидна ли эта схема логического вывода также и для следующих пар утверждений (12)–(15), описывающих интенциональные отношения?

12a. Клеопатра любила Цезаря.
12b. Клеопатра что-то любила.

13a. Древние греки поклонялись Зевсу.
13b. Древние греки чему-то поклонялись.

14a. Понсе де Леон искал источник вечной молодости.
14b. Понсе де Леон что-то искал.

15a. Современные криминалисты восхищаются Шерлоком Холмсом.
15b. Современные криминалисты чем-то восхищаются.

С одной стороны, в отличие от (11), утверждения (12)–(15) предполагают наличие интенциональных отношений. С другой стороны, в отличие от интенциональных отношений в (12), интенциональные отношения в (13)–(15), по-видимому, предполагают наличие неких конкретных объектов, которые не существуют (или не существовали) в пространстве и времени. Теоретики интенциональных объектов полагают, что приведённые выше умозаключения, описывающие как неинтенциональные, так и интенциональные отношения, составляют данные, требующие последовательного объяснения. Иными словами, теоретик интенциональных объектов (в отличие от тех, кто его критикует) признаёт неограниченную применимость правила экзистенциального обобщения как для интенциональных, так и для неинтенциональных отношений, вне зависимости от того, являются ли состоящие в интенциональных отношениях объекты конкретными объектами, существующими в пространстве и времени, или нет. Если принять неортодоксальное допущение, что проиллюстрированная утверждением (11) схема умозаключения может быть проиллюстрирована и утверждениями (12)–(15), то при записи с помощью логических символов второй термин каждой пары (11)–(15) должен выглядеть следующим образом:

11c. ∃x(Клеопатра поцеловала x)
12c. ∃x(Клеопатра любила x)
13c. ∃x(Древние греки поклонялись x)
14c. ∃x(Понсе де Леон искал x)
15c. ∃x(Современные криминалисты восхищаются x)

Таким образом, предмет спора между теоретиком интенциональных объектов и его критиком состоит в том, должна ли переменная, ограниченная стандартным для логики первого порядка квантором существования, обозначать не только конкретные объекты, существующие в пространстве и времени, но также и самые разнообразные иные объекты? Отметим, что эта проблема не зависит от противопоставления между объективной (objectual) и символической (substitutional) интерпретациями квантора существования, поскольку спор о признании интенциональных объектов разворачивается всецело в рамках объективной интерпретации квантора. Таким образом, для теоретика интенциональных объектов встаёт вопрос: какова наилучшая теория объектов, в рамках которой представляются квантифицируемыми утверждения (13с)–(15с)?

Мейнонг [Meinong 1904] предположил, что такие объекты, как Зевс, источник вечной молодости, Шерлок Холмс и т. д., являются несуществующими объектами, проявляющими приписываемые им свойства. С его точки зрения, источник молодости — это объект, воплощающий одновременно свойство бытия источником и свойство обладания водами, дарующими вечную жизнь. Но он не способен воплотить свойство быть существующим. По-видимому, Мейнонг предполагал, что для любой группы свойств есть объект, воплощающий эти свойства. Некоторые из этих объектов существуют, а некоторые — нет. Рассел [Russell 1956 (1905)] считал эти представления об интенциональных объектах онтологически неприемлемыми, поскольку они предполагают признание таких объектов, как золотые горы (что противоречит законам физики и химии) и круглые квадраты (что противоречит законам геометрии). Его теория определённых дескрипций была разработана как раз для того, чтобы избежать этих онтологических последствий (см. Раздел 5). Однако, проясняя дистинкции, введённые Мейнонгом и его учеником Эрнстом Малли, Парсонс [Parsons 1980] недавно предложил теорию несуществующих объектов, основанную на допущении, что существование — это особое свойство. В рамках этой теории используется квантор «∃», не предполагающий существования. Чтобы декларировать существование, он использует предикат «E!». Таким образом, заявление о наличии несуществующих объектов в теории Парсонса может быть представлено без противоречия в виде логической формулы «∃x(~E!x)». Более того, Парсонс различает между «ядерными» и «внеядерными» свойствами. Только первые (обычные, неинтенциональные свойства) участвуют в индивидуации объектов. В число внеядерных свойств входят интенциональные свойства, модальные свойства и существование. Вооружившись этой дистинкцией, Парсонс [Parsons 1980] сумел избежать упрёков, выдвинутых Расселом в адрес наивной теории интенциональных объектов Мейнонга (подробнее см. в [Parsons 1980]. Оригинальная теория, допускающая возможность истинных мыслей о несуществующих объектах, основанная на противопоставлении плеонастических (или зависящих от репрезентации) и неплеонастических (естественных или субстанциальных) свойств, была разработана Крейном [Craine 2013].

Существует ещё один, немного отличающийся извод теории интенциональных объектов. Ученик Мейнонга Эрнст Малли [Mally 1912] предположил, что вымышленные и мифические объекты, так же как и такие объекты, как круглые квадраты, не воплощают приписываемые им свойства, но «обладают» этими свойствами в ином смысле. С точки зрения Малли, источник вечной молодости «определяется» свойствами бытия источником и обладания водой, дарующей вечную жизнь, но не воплощает их в традиционном смысле слова. Если мы принимаем дистинкцию Малли, то тот факт, что существует объект, определяемый свойствами бытия золотым и бытия горой, не противоречит тому факту, что ничто не воплощает два этих свойства; не приходится Малли и мыслить интенциональные объекты как несуществующие: скорее, он считает их существующими абстрактными объектами. Таким образом, там, где Парсонс для разработки теории несуществующих объектов использует два вида свойств, такой последователь Малли, как Залта [Zalta 1988], использует для разработки теории абстрактных объектов два вида предикации — экземплификацию (соответствующую воплощению свойств) и кодирование (соответствующее понятию определения объекта свойством у Малли). Эти абстрактные объекты являются частью объяснений как истин, выраженных в (13а)–(15а), так и валидности умозаключений в (13а,b)–(15a,b). Как таковые, абстрактные объекты вполне могут существовать. Тем не менее про некоторые абстрактные объекты (например, Шерлока Холмса и Зевса) можно сказать, что они «не существуют» в том смысле, что ничто не экземплифицирует кодируемые ими свойства.

Хотя широко известная статья Куайна «О том что есть» [Quine 1948] ставит перед теориями интенциональных объектов серьёзные онтологические вопросы, в своих работах и Парсонс, и Залта дают на эти вопросы ответы. Тем не менее многие современные философы до сих пор не готовы принять теории интенциональных объектов, и тому есть две взаимосвязанные причины. Во-первых, они очень хотят избежать того, что им кажется тяжёлым онтологическим бременем, являющимся следствием теорий интенциональных объектов. Во-вторых, онтологию несуществующих и абстрактных объектов, по-видимому, непросто сочетать с онтологией современного естествознания, согласно которой в мире есть лишь конкретные объекты, существующие в пространстве и времени. (Дальнейшее обсуждение вопроса см. в Разделе 9.)

Однако теория интенциональных объектов может быть поддержана следующими, кажущимися контринтуитивными следствиями из представлений Фреге и Рассела. Теория Фреге сталкивается с двумя проблемами. Во-первых, кажется, что (13а)–(15а) выражают истину. Но, с точки зрения Фреге, они не имеют истинностного значения, поскольку в них есть единичные термины, не имеющие референции и, согласно Фреге, если у части предложения отсутствует референция, то само предложение не может иметь истинностное значение (см. Раздел 4). Во-вторых, выводы в (13)–(15) представляются валидными. Но, согласно Фреге, невозможно валидно вывести (13b) из (13а), если (13а) не имеет истинностного значения. То же самое касается и двух других пар предложений, (14) и (15). Рассел сталкивается с двумя аналогичными проблемами. Во-первых, как отмечалось выше, (13а)–(15а) представляются истинными. Но, согласно анализу Рассела, такие имена собственные, как «Зевс» в (13а) и «Шерлок Холмс» в (15а), являются сокращёнными определёнными дескрипциями, и, согласно анализу определённых дескрипций, (13а), как и (15а), являются выражением ложных пропозиций, связанных квантором существования (см. Раздел 5). Во-вторых, если (13а)–(15а) и в самом деле ложны, как будет в рамках представлений Рассела, то невозможно валидно вывести (13b)–(15b) из их соответствующих посылок. Изложение новой современной теории о различии между истинными и ложными мыслями о несуществующих объектах см. в [Crane 2013], а дальнейшее обсуждение проблемы существования — в статье «Существование» в Стэнфордской философской энциклопедии.

 

8. Является ли интенсиональность критерием интенциональности?

В рамках ортодоксальной парадигмы совершенно иной реакцией на проблемы интенционального несуществования будет попытаться прояснить онтологические сложности, перейдя на более высокий семантический уровень, что, как говорит Уиллард ван Орман Куайн [Quine 1960, 272], может позволить «перенести обсуждение в пространство, где у обеих сторон меньше разногласий об объектах (то есть словах)». Переход на новый семантический уровень позволяет нам говорить не об объектах, но о разговорах об объектах, то есть словах. В рамках современной аналитической философии Родерик Чизом [Chisholm 1957, 298] был первым, кто задумался о формулировке «рабочих критериев, которые позволили бы нам отличить интенциональные (или используемые интенционально) предложения конкретного языка от тех, которые интенциональными не являются». Идея состоит в том, чтобы исследовать не саму интенциональность, а предложения, её выражающие.

Интенсиональность (через «с») — это неэкстенсиональность. Для экстенсиональности характерны два свойства: во-первых, если лингвистический контекст экстенсионален, два кореферентных элемента могут быть заменены друг другом без ущерба для истины, как показывают утверждения (16) и (17).

16. Вечерняя звезда сияет.
17. Утренняя звезда сияет.

Если истинно (16), то истинно и (17). Во-вторых, закон экзистенциального обобщения применим как к (16), так и к (17) для того, чтобы получить «∃x(x сияет)». С интенсиональностью дело обстоит иначе. Как показано повторяемыми здесь примерами (3) и (4), истинность (3) не всегда предполагает истинность (4):

3. Ава убеждена, что вечерняя звезда сияет.
4. Ава убеждена, что утренняя звезда сияет.

Также не всегда экзистенциальное обобщение может быть валидно применено к предложениям, сообщающим об убеждениях, поскольку из факта, что Джон убеждён в наличии у ангелов крыльев, не следует, что существуют такие объекты, в наличии у которых крыльев убеждён Джон.

Критерий интенсиональности Чизома тройственен. Во-первых, предложение сообщает об интенциональном явлении, если содержит единичный термин, подразумевающий референцию к некому объекту, и оно таково, что ни само предложение, ни его отрицание не предполагает, что подразумеваемая референция единичного термина существует или не существует. Первый критерий равносилен признанию того, что, если содержащее единичный термин предложение сообщает об интенциональном феномене, то оно не может соответствовать закону экзистенциального обобщения (от «Fa» переходить к «∃xFx»). Во-вторых, истинное предложение сообщает об интенциональном феномене, если содержит единичный термин «а», и если замещение «а» кореферентным элементом «b» приводит к превращению истинного предложения в ложное, отличающееся от первого лишь тем, что «b» замещает «а». Второй критерий равносилен признанию того, что, если содержащее единичный термин предложение сообщает об интенциональном явлении, то оно не может выдержать проверку заменой кореферентных элементов, не погрешив против истины. Наконец, если сложноподчинённое предложение сообщает об интенциональном явлении, то ни оно, ни его отрицание не означают истинности пропозиции, выражаемой подчинённым предложением.

Чизом [Chisholm 1957] утверждает, что сообщения или описания интенциональных или психологических явлений не могут быть сведены к описаниям поведения (элиминированы с их помощью). Интенсиональность или неэкстенсиональность сообщений об интенциональности демонстрирует, что описания и объяснения психологических явлений невозможно дать, используя словарь, пригодный для описания неинтенциональных явлений. Как сказал об этом Куайн: «Невозможно избежать использования интенционального словаря, объясняя его словарные единицы в других терминах» [Quine 1960, 220]. Чизом [Chisholm 1957] использует это заключение, чтобы продемонстрировать истинность второго тезиса Брентано, согласно которому интенциональность — признак ментального.

Этот вопрос можно разложить на две части. С одной стороны, делая интенсиональность критерием интенциональности, мы в результате поддерживаем общелингвистические представления об интенциональности. Но что важно для описываемого нелингвистического состояния, так это свойства лингвистического описания. Есть по меньшей мере две причины для скептического отношения к лингвистическому представлению об интенциональности. С другой стороны, существуют некоторые специфические причины сомневаться в двух критериях Чизома. Я начну с последнего. Кажется, что сложно отрицать, что состояние знания — это состояние, которому свойственна интенциональность. По крайней мере, сообщения о состоянии знания удовлетворяют второму критерию Чизома (критерию незаменимости). Из того факта, что приписывающее знание утверждение (18) истинно, не следует, что истинно утверждение (19), несмотря даже на то, что элементы «Цицерон» и «Туллий» кореферентны:

18. Том знает, что Цицерон обвинял Катилину.
19. Том знает, что Туллий обвинял Катилину.
20. Цицерон обвинял Катилину.

Однако, в отличие от сообщений об убеждениях, сообщения о знании являются фактивными: утверждение (18) не могло бы быть истинным, если бы (20) не было истинным, и Цицерон и в самом деле не обвинял бы Катилину. Таким образом, в отличие от сообщений об убеждениях, сообщения о знании не удовлетворяют третьему критерию Чизома. Если утверждение (20) экстенсионально, оно подчиняется закону экзистенциального обобщения. Если истинность (20) следует из истинности (18), и если (20) удовлетворяет закону экзистенциального обобщения, то так же обстоит дело и с (18). Если это так, то сообщения о знании также не удовлетворяют и первому критерию Чизома.

Один из ответов на это возражение мог бы состоять в том, что сообщения о знании не выдерживают проверки экзистенциальным обобщением как раз потому, что, в отличие от состояния убеждения, состояние знания не может выразить интенциональное внутреннее существование Брентано: только убеждения, но не состояние знания, могут быть направлены на недостижимое положение вещей и несуществующие объекты. Другой вариант состоит в том, что мы могли бы провести различие между состояниями с более сильной и более слабой интенциональностью. Сообщения о первых (таких, как убеждения), удовлетворяют трём критериям Чизома. Сообщения о последних (например, состоянии знания) не проходят лишь проверку заменой элементов.

Проблема этой стратегии в том, что существуют предложения, которые, по всей видимости, описывают интенциональные отношения, и которые (в отличие от сообщений о знании) вовсе не являются интенсиональными, поскольку проходят проверку заменой элементов. Это случай предложений о том, что Фред Дрецке [Dretske 1969] называет неэпистемической перцепцией. Если при жизни некая женщина видела французского писателя Ромена Гари, то тем самым она видела Ажара, поскольку Ажар был ни кем иным, как Роменом Гари. Но если она не знала, что «Эмиль Ажар» — псевдоним Ромена Гари, то при встрече с Роменом Гари она могла не понять, что человек перед ней — Ажар. С тем большим основанием можно сказать, что в таком неэпистемическом смысле мы не можем видеть человека, если нет человека, которого можно увидеть. В ответ на это можно стиснуть зубы и заявить, что неэпистемическая перцепция вовсе не является интенциональным состоянием. Если это так, то, как отмечает Залта [Zalta 1988, 13], лингвистические сообщения об интенциональных явлениях и в самом деле удовлетворяют по крайней мере одному критерию интенсиональности Чизома.

Если взгляд интенционален, то не все сообщения об интенциональности интенсиональны. То, что не все сообщения об интенциональности интенсиональны, составляет проблему для лингвистических представлений, согласно которым интенсиональность — критерий интенциональности. Вторая проблема заключается в том, что интенсиональность также является характерной чертой предложений о явлениях, не имеющих отношения к интенциональности. Предложения, в которых присутствует оттенок модальности (например, необходимости), предложения о законах природы или причинности, — все они проявляют интенсиональность. Так, например, истинность утверждения (21) не означает истинности (22), несмотря даже если все то, что проявляет свойство Q, проявляет и свойство R:

21. По закону природы все P являются Q.
22. По закону природы все P являются R.

Но необходимость, законы природы или причинность, на первый взгляд, не проявляют то, что Брентано считал определяющим качеством интенциональности. Так что создаётся впечатление, что интенсиональность сообщения о явлении не является ни необходимой, ни достаточной для интенциональности явления, о котором сообщается. Вероятно, «P», «Q» и «R» в утверждениях (21)–(22) вовсе не являются единичными терминами. Если рассматривать их как единичные термины, то, даже если они и могут быть истинны в применении к одной и той же группе объектов, они не отсылают к одному и тому же свойству и не выражают его. Тем не менее номичность иллюстрирует тот тезис, что интенсиональности лингвистических сообщений недостаточно для интенциональности явлений, о которых сообщается.

 

9. Возможна ли натурализация интенциональности?

Как мы видели в Разделе 8, Куайн [Quine 1960, 220], главный критик интенциональных объектов (в том смысле, в котором о них говорится в Разделе 7), согласен с Чизомом [Chisholm 1957], что интенциональный словарь не может быть сведён к некому неинтенциональному словарю. Чизом [Chisholm 1957] использует этот вывод, чтобы продемонстрировать верность второго тезиса Брентано, согласно которому интенциональность — признак ментального. На основании того же самого вывода Куайн [Quine 1960, 221] вводит важную дилемму, имеющую как эпистемологические, так и онтологические следствия. Первое остриё дилеммы — принять «обязательность интенциональных терминов и важность автономной науки об интенции» и отвергнуть физикалистскую онтологию. Вторым остриём дилеммы будет принять физикализм, отвергнув «безосновательность» интенциональных терминов и «пустоту» науки об интенции. Эта дилемма значительно повлияла на современную философию сознания.

Общим наследием Чизома [Chisholm 1957] и Куайна [Quine 1960] является лингвистическое представление об интенциональности (принятое, например, Деннетом [Dennett 1969]). Является или нет интенсиональность и в самом деле определяющим критерием интенциональности, мы, определённо, можем поставить под сомнение тезис Брентано, согласно которому лишь ментальные явления проявляют интенциональность, отметив, что некоторые нементальные объекты, — а именно, предложения естественных языков, — проявляют свойство, весьма напоминающее интенциональное внутреннее существование Брентано. Предложения естественных языков обладают значением и, поскольку они обладают значением, могут (как и состояния сознания) быть направлены на объекты, отличные от них самих, причём некоторые из этих объектов не должны существовать в пространстве и времени. Однако предложения естественного языка являются нементальными объектами.

Важным ответом на такое возражение к этой части второго тезиса Брентано было приписать предложениям второсортный (то есть пониженный и зависимый) интенциональный статус (см. [Haugeland 1981; Searle 1980, 1983, 1992; Fodor 1987]). С этой точки зрения предложения естественного языка сами по себе не имеют внутренне присущего им значения. Не имеют внутренне присущего им содержания и произнесенные предложения. Предложения естественного языка не могли бы иметь никакого значения, если бы оно не придавалось им людьми, использующими их для выражения своих мыслей и общения друг с другом. Произносимые предложения получают ту «вторичную» интенциональность, которой обладают, благодаря «исходной» (или «базовой») интенциональности людей, использующих их в своих целях (иную точку зрения см. в [Dennett 1987]). Если, как утверждал Джерри Фодор [Fodor 1975, 1987, 1994, 1998, 2008] существует «язык мысли», состоящий из ментальных символов с синтаксическими и семантическими свойствами, то, возможно, семантические свойства ментальных символов являются первоначальными носителями «исходной» интенциональности. (См. статью Стэнфордской философской энциклопедии, посвящённую гипотезе о языке мысли (англ.).)

Так что вопрос состоит в том, проявляет ли какой-нибудь нементальный объект «исходную» интенциональность? Ещё более настоятельным этот вопрос делает дилемма Куайна: если второй тезис Брентано верен, то нам следует выбирать между ним и физикалистской онтологией. Так называемые «элиминативные материалисты» (см. [Churchland 1989]) решительно выбирают второе остриё дилеммы Куайна и открыто отрицают реальность человеческих убеждений и желаний. Вследствие отрицания ими реальности убеждений и желаний, элиминативные материалисты сталкиваются с вызовом, бросаемым им существованием физических объектов, существование которых зависит от интенций, убеждений и желаний их создателей, то есть с артефактами человеческой культуры. Другие (например, Дэниел Деннет [Dennett 1971, 1978, 1987]), отрицающие различие между исходной и производной интенциональностью, занимают так называемую «инструменталистскую» позицию. По их мнению, интенциональный термин не способен описать или объяснить какое бы то ни было реальное явление. Однако в отсутствие детального знания физических законов, определяющих поведение физической системы, интенциональный термин полезен для предсказания поведения системы. Среди философов, которых привлекает физикалистская онтология, лишь немногие согласны с прямым элиминативным отрицанием реальности убеждений и желаний. Многие из них испытывают трудности, отвечая на вопрос, встающий перед сторонниками инструменталистской позиции: Как интенциональный термин может делать полезные предсказания, если он не в состоянии описать или объяснить что-либо реальное?

Значительное число философов-физикалистов стремится примирить существование интенциональности с физикалистской онтологией (убедительное изложение этой позиции см. в [Field 1978, 78–79]). Если предположить, что интенциональность — ядро ментального, то задача состоит в демонстрации того, что (пользуясь словами Деннета [Dennett 1969, 21]) не существует «непреодолимой пропасти между ментальным и физическим», или что мы можем одновременно придерживаться физикализма и интенционального реализма. Поскольку интенциональные состояния касаются и описывают объекты, отличающиеся от них самих, то для того, чтобы состояние обладало интенциональностью, оно должно обладать семантическими свойствами. Как пишет об этом Джерри Фодор [Fodor 1984], интенциональные реалисты, являющиеся также физикалистами, видят проблему для натурализма в том, что «семантика постоянно оказывается неподдающейся интеграции в естественный порядок». Поскольку с точки зрения физикалистской онтологии интенциональность или семантические свойства не могут быть «фундаментальными характеристиками мира», задача состоит в том, чтобы показать, «как полностью физическая система может, тем не менее, проявлять интенциональные состояния» [Fodor 1987]. Как говорит об этом Дрецке [Dretske 1981], задача в том, чтобы показать, как «испечь ментальный пирог, используя лишь физические дрожжи и муку». Отметим, что представление самого Брентано о том, что «ни одно физическое явление не проявляет» интенциональности, для физикалиста попросту неприемлемо. Если физикализм соответствует истине, то некоторые физические объекты являются также и ментальными. Для физикалиста вопрос стоит так: проявляют ли интенциональность какие-либо нементальные объекты?

Очевидно, что одним из способов ослабить напряжение между физикализмом и интенциональным реализмом является утверждение, что интенциональность может проявляться нементальными объектами и на самом деле ими проявляется. В аналитической философии за последние двадцать лет было сделано несколько предположений относительно способов осуществления этой программы, которую можно назвать программой «натурализации интенциональности». Общей стратегией является демонстрация того, что Брентано был неправ, когда заявлял, будто интенциональность могут проявлять лишь ментальные объекты. Эта стратегия связана с допущением, что интенциональные отношения, элементами которых являются конкретные объекты, должны обладать преимуществом перед интенциональными отношениями, элементы которых таковыми не являются (см. Раздел 6). Я проиллюстрирую два разных способа, которыми предполагалось достичь этой общей цели.

Одной из авторитетных стратегий демонстрации того, что нементальные объекты могут проявлять интенциональность, является информационно-теоретическое предложение Фрэда Дрецке [Dretske 1980, 1981, 1994], согласно которому прибор, передающий информацию, в некоторой степени проявляет интенциональность. Это представление развивает введённое Полом Грайсом [Grice 1957] понятие естественного значения: в отличие от слова «пожар», которое не является естественным обозначением пожара, дым означает пожар естественным образом. Слово «пожар» может использоваться в отсутствие пожара либо для выражения мысли о том, что следует делать в случае, если что-то загорится, либо, возможно, для того, чтобы ввести кого-нибудь в заблуждение, заставив думать, что пожар есть. Но дыма без огня не бывает. Как мы сейчас увидим, возможность исказить истину — характерная особенность как исходной интенциональности убеждений, так и производной интенциональности высказываний.

По сути дела, информационно-теоретическое предложение состоит в том, что прибор S передаёт информацию о проявлениях свойства G если и только если то, что S является F, номически коррелирует с проявлениями G. Если S не было бы F, если только не проявлялось свойство G, то тот факт, что S является F, несёт информацию о свойстве G (или, как говорит Дрецке, указывает на G). Отпечаток пальца несёт информацию о личности человека, оставившего этот отпечаток. Сыпь на лице человека указывает на болезнь. Высота столбика ртути в градуснике несёт информацию о температуре. Указатель уровня топлива на приборной доске автомобиля — об уровне бензина в бензобаке. Положение иглы гальванометра — о силе электрического тока. Компас — о местонахождении Северного Полюса. Во всех этих случаях свойство физического прибора законосообразно изменяется вместе с неким физическим свойством, проявляющимся в окружающем его пространстве (критическое обсуждение информационной программы см. в [Kistler 2000; Loewer 1987, 1998; Putnam 1986]).

Поскольку то, что белые медведи живут на Северном Полюсе, не является законом даже несмотря на то, что они там живут, компас не сможет передать информацию о том, где живут белые медведи, несмотря на то, что он передаёт информацию о местоположении Северного Полюса. Если это так, то сообщения о том, на что указывает компас, являются проявлениями одной из характеристик интенсиональности Чизома, а именно — того, что в подобных сообщениях невозможна замена коэкстенсивных терминов при сохранении истинности. Напротив, если то, что изменения температуры связаны с изменениями атмосферного давления, является законом, то, поскольку высота столбика ртути указывает на температуру, она также указывает и на атмосферное давление. Если есть закон, связывающий силу электрического тока с изменением напряжения, то, указывая на первую, гальванометр укажет и на второе. Однако мы можем верить и даже знать, что между двумя электродами бежит ток, не веря (и тем более не зная), что между ними есть разница в напряжении, если мы не знаем о законе, согласно которому, если между двумя электродами бежит ток, то между ними существует и разница в напряжении (обсуждение этого см. в [Jacob 1997]).

Итак, несмотря на то, что сообщения об информации, передаваемой такими физическими приборами, проявляют некоторую интенсиональность, проявляемую сообщениями об интенциональных ментальных состояниях, интенсиональность, проявляемая последними, несомненно, сильнее интенсиональности первых. С одной стороны, сложно вывести сильную интенциональность ментальных состояний из информационно-теоретического описания слабой интенциональности нементальных объектов. С другой стороны, если информационное отношение является противоположностью номической корреляции, информационная семантика с трудом может объяснить неверную интерпретацию и нормативность содержания ментальных состояний. См. статью о каузальных теориях содержания сознания (англ.).

Второй авторитетной гипотезой, позволяющей избежать проблем, нерешённых информационно-теоретическим подходом, и показать, что некоторые нементальные объекты могут проявлять интенциональность, является телеосемантический подход Рут Милликен [Millikan 1984, 1993, 2000, 2004]. В его основе лежат два допущения. Согласно первому, интенциональная репрезентация (в отличие от естественного знака) состоит в трёхмерном отношении, связывающем два механизма: тот, что создаёт репрезентацию, и тот, который её воспринимает, причём оба являются совместно работающими устройствами, действия которых обоим идут на пользу. Второе допущение Милликен состоит в том, что биологические функции являются проявлением отношения интенционального внутреннего существования Брентано. Если мы сочтём, что существует какая-либо биологическая цель или предназначение, то они могут и не быть достигнуты или выполнены. Например, если целью или предназначением сердца млекопитающего является перекачивать кровь, то сердце млекопитающего должно перекачивать кровь, даже если иногда оно неспособно на это. Однако отметим, что в то время как у биологических органов есть функции, которые могут и не быть выполнены, они не проявляют ipso facto интенциональность в полном смысле термина, используемого Брентано: ни сердце, ни желудок ни на что не указывают. Однако утверждение Милликен состоит не в том, что для того, чтобы указывать на что-то, достаточно обладать функцией: она говорит лишь, что обладание функцией необходимо. Вероятно, прибор не может указывать на что-то или репрезентировать это, если он не может репрезентировать это неверно. Можно предположить, что прибор, неверно репрезентирующий что-то, — это неправильно работающий прибор. Но прибор попросту не может неправильно работать, если у него нет какой-нибудь функции. Если это верно, то ничто не может быть репрезентативной системой — ничто не может обладать содержанием или интенциональностью — если у него нет того, что Милликен [Millikan 1984] называет «характерной» функцией.

Используемое в данном случае понятие функции является биологическим и телеологическим, а не диспозициональным: функция органа — это не то, что орган предрасположен делать, а то, для чего он предназначен (см. [Millikan 1984; Neander 1995]). Вероятно, невозможно обладать функцией, не являясь результатом того или иного исторического процесса отбора. Процессы отбора — процессы проектировки. Большинство сторонников телеосемантики принимает этиологическую теорию функций, согласно которой функция устройства — это отобранный результат, то есть производимый устройством результат, объясняющий продолжающееся распространение экземпляров такого рода устройства. Таким образом, согласно теориям «телеосемантики», проектировка — основной источник функции, которая в свою очередь является основным источником содержания или интенциональности. Такие теории называются «телеосемантическими» из-за связи между замыслом или телеологией и содержанием. Один из спорных вопросов заключается в том, можно ли сочетать отстаиваемый Милликен телеологический подход с информационной семантикой так, чтобы можно было сказать, что S представляет собой проявления свойства F, если и только если функцией S является нести информацию об F. Милликен [Millikan 2004] возражала против этого, говоря, что переносимая знаком информация зависит от его причин, а не результатов. Но, согласно телеосемантическому и этиологическому подходу к пониманию функций, функция устройства — это один из его результатов: она не зависит от его причин. Дальнейшее обсуждение см. в статье Стэнфордской философской энциклопедии о телеологических теориях содержания сознания (англ.) и статьях, собранных в сборнике [Ryder, Kinsbury and Williford 2011].

Итак, процесс отбора может быть интенциональным и неинтенциональным. Артефакты (включая слова и другие символы естественных языков) получают функции благодаря интенциональным процессам. Тогда как психологические механизмы (например, механизмы формирования убеждений) получают характерные функции из неинтенциональных процессов отбора, конкретные состояния убежденности имеют вторичные характерные функции. Парадигматическим неинтенциональным процессом является процесс естественного отбора, которым Чарльз Дарвин объяснял филогенетическую эволюцию биологических видов: естественный отбор отсортировывает те организмы, которые выживают. Но не существует интенционального субъекта действия, ответственного за эту сортировку. Милликен [Millikan 1984, 2004, 2005] также распространяла свой телеосемантический подход на содержание условных интенциональных знаков (то есть лингвистических символов). Если можно полностью проработать такого рода телеосемантический проект, то мы одним выстрелом убьём двух зайцев. С одной стороны, такой подход показал бы, как интенциональность сознаний возникает из интенциональности биологических объектов (обсуждение см. в [Rowlands 1999]). С другой стороны, он показал бы, что нормативность ментальных состояний в некоторой степени проявляется уже в биологических функциях (см. [Neander 1995]). Обе эти проблемы в данный момент горячо обсуждаются в рамках философии сознания. Например, множество философов, включая Дэвидсона [Davidson 1980], Крипке [Kripke 1982], МакДауэлла [McDowell 1994] и Патнема [Putnam 1988, 1994], либо выражали серьёзные сомнения в осуществимости данной программы, либо приводили доводы, оправдывающие скептическое к ней отношение. Дальнейшее обсуждение см. в статьях из сборника [MacDonald and Papineau 2006], а также в статьях Энциклопедии о телеологических теориях содержания сознания (англ.) и телеологических понятиях в биологии (англ.).

 

10. Проявляется ли интенциональность во всех состояниях сознания?

Восприятия, убеждения, желания, интенции и многие другие «пропозициональные установки» являются ментальными состояниями, характеризуемыми интенциональностью. Они касаются объектов и ситуаций или отражают их в конкретной психологической форме. Восприятия, убеждения, желания и намерения демонстрируют присущую интенциональности ментального двойственность: двойственность эта состоит в направленности интенции от сознания к миру и от мира к сознанию. Чтобы её прояснить, Элизабет Энском [Anscombe 1957, 56] рассматривает обычный «список покупок». Его может использовать либо покупатель в магазине как набор инструкций (или план действий), либо детектив, чья цель — установить, что было куплено (как опись). В первом случае список не нужно пересматривать на основании того, что лежит в сумке для покупок, а во втором — нужно. Если обнаружится несоответствие между содержимым сумки для покупок и используемым покупателем списком, винить следует покупателя, а не список. В случае обнаружения несоответствия между содержимым сумки и списком, на который опирается в своей работе детектив, детективу нужно исправить список.

Отталкиваясь от идеи Энском, Сёрл [Searle 1983] утверждает, что существуют два противоположных «направления соответствия» (direction of fit), примерами которых могут быть речевые акты или ментальные состояния: как речевой акт утверждения направлен от слова к миру, так и убеждения и восприятия направлены от сознания к миру. Функция утверждения — констатировать факт или ситуацию. Равным образом функция убеждения или восприятия — соответствовать факту. В отличие от утверждений, приказы направлены от мира к слову. В отличие от убеждений и восприятий, желания и интенции направлены от мира к сознанию. Функция приказа — представлять не существующую в действительности возможную или невозможную ситуацию. Равным образом функция желания и интенции — представлять не существующую в действительности возможную или невозможную ситуацию.

Возникают следующие вопросы: прав ли Брентано (и феноменологическая традиция)? Все ли ментальные состояния проявляют интенциональность? Является ли интенциональность характерной чертой всех граней человеческого опыта? Все ли формы сознания являются сознанием чего-то? Все ли ментальные состояния обладают той или иной направленностью? Проявляют ли интенциональность ощущения (например, боль), чувства, эмоции (например, депрессия)? В современной философии сознания эти вопросы продолжают вызывать много споров. Прежде чем рассмотреть разнообразные и противоречащие друг другу ответы на них, стоит коснуться ещё одной проблемы. Прав был Брентано или нет, но почему мы вообще хотим найти признак или критерий ментального?

Проблема того, почему нам следует искать критерий ментального, стала крайне актуальной благодаря некоторым недавним замечаниям Ноама Хомского [Chomsky 2000, 75, 106], согласно которому методологический натурализм требует, чтобы мы использовали такие термины, как «сознание» и «ментальный», наравне с такими терминами, как «химический», «оптический» или «электрический». Поскольку мы не стремимся определить истинный критерий электрического или признак химического, то, настаивает Хомский, исходя из тех же самых натуралистических установок, нам не следует больше искать критерий ментального. Вне зависимости от того, нуждаемся ли мы в критерии химического и оптического, вопрос о том, можно ли с полным основанием применить слово «ментальный» к столь различным вещам, как, к примеру, боль и убеждённость в том, что пятёрка — простое число, — это вопрос важный. Как писал об этом Ричард Рорти, «попытка сочетать чувство боли и убеждения кажется ad hoc — представляется, что у них нет ничего общего, кроме нашего нежелания называть их “физическими”» [Rorty 1979, 22]. Он приходит к выводу, что слово «ментальный» не означает какого-либо одного свойства и тем более «естественного вида». Согласно ирреалистским взглядам Рорти, слово «ментальный» — всего лишь часть академической языковой игры, не имеющей научного объяснительного значения.

Таким образом, радикальные ирреалистские представления Рорти о сознании основаны на наблюдении, что боль и убеждённость в фактах арифметики, по-видимому, не имеют между собой ничего общего. Немногие современные философы сознания готовы принять радикальный ирреализм Рорти, но большинство из них признаёт, что, если сознания реальны, встают две проблемы: проблема интенциональности и проблема осознания (consciousness) или осознаваемого феноменального опыта. Большинство сказало бы, что решение проблемы интенциональности не будет ipso facto решением проблемы осознания. Почему это так?

Люди способны ощущать окружающий мир по-разному, посредством нескольких различных сенсорных модальностей (зрения, слуха, осязания, обоняния). Они также осознают существование частей своих собственных тел: например, когда испытывают боль. Проблему осознания часто называют «проблемой квалиа», поскольку состояния с яркими феноменальными особенностями (такими, как боль, зрительное восприятие или данные обоняния) — это состояния, которые интроспективно воспринимаются как состояния, которым присущ ярко выраженный субъективный характер. Общая проблема осознания заключается в том, чтобы объяснить — если воспользоваться знаменитой фразой Томаса Нагеля [Nagel 1974] — «каково это быть» конкретным существом с феноменальным опытом. Каков феноменальный характер — феноменология — различных форм человеческого опыта? Лишь немногие (если вообще хоть какие-нибудь) философы — физикалисты, или придерживающиеся иных позиций — склонны допустить, что нементальные объекты могут выражать феноменальное сознание, в противоположность ситуации с интенциональностью. Немногие будут отрицать, что, хотя боль, визуальные ощущения, восприятие запахов или звуков — это очень разные переживания, тем не менее все они проявляют общее свойство, называемое «феноменальным осознанием». В рамках как научной, так и физикалистской парадигмы встаёт вопрос: является ли феноменальное осознание физическим, и можно ли объяснить его физически, то есть как результат происходящих в мозге процессов?

Как охотно признают многие философы, понятие, выражаемое словом «сознание» настоятельно нуждается в прояснении. Стоит упомянуть о трёх попытках подобных пояснений. Две из них заключаются в паре дистинкций, введённых Дэвидом Розенталем [Rosenthal 1986]. Первая — дистинкция между сознанием существа (creature consciousness) и сознанием состояния (state consciousness). Вторая — между транзитивным и интранзитивным сознанием. Можно сказать, что существо будет «интранзитивно» сознающим, если оно живо и нормально реагирует на раздражители. Оно перестаёт быть интранзитивно сознающим, когда спит без сновидений, нокаутировано, одурманено или находится в коме. Можно назвать существо «транзитивно» сознающим, если оно осознаёт объекты, свойства и отношения в своём окружении. Существо может одновременно интранзитивно и транзитивно нечто сознавать, но ментальное состояние может быть лишь интранзитивно осознаваемым. Важной гранью проблемы сознания является вопрос о том, как именно провести границу между осознаваемыми и бессознательными ментальными состояниями. Третье пояснение состоит в дистинкции Неда Блока [Block 1995] между сознанием доступа или Д-сознанием (access consciousness) и феноменальным сознанием или Ф-сознанием (phenomenal consciousness). Мы называем состояние Д-сознаваемым, если оно доступно для свободного использования в процессе мышления и непосредственного рационального контроля над действием и речью (то есть доступно для нескольких когнитивных механизмов); Ф-сознание состояния — это то, каково это быть в этом состоянии (является ли оно Д-сознаваемым или нет). В недавней работе Блок [Block 2007] заявил, что значительная часть данных в области когнитивного научного исследования системы визуализации подкрепляет его дистинкцию между Ф- и Д-сознанием. Например, согласно его интерпретации, эксперименты со слепотой к изменениям, а также нейропсихологические исследования людей с пространственным игнорированием, вызванным повреждениями головного мозга, показывают, что внимание и рабочая память — необходимые элементы Д-сознания, но не Ф-сознания. Д-сознаваемым состояние делает то, что его содержание доступно различным когнитивным системам (например, вниманию и памяти). Более того, субъект может сообщить о том, что он что-то видел, лишь если визуальный раздражитель вызвал реакцию, а сведения о нём попали в рабочую память. Но Блок [Block 2007] полагает, что данные свидетельствуют о том, что субъект может быть Ф-сознающим в отношении содержания не вызвавших реакции раздражителей (то есть раздражителей, содержание которых либо не вызвало реакции, либо не попало в рабочую память). (Доводы в поддержку этой точки зрения см. в [Dretske 2004, 2007].) Предложенная Блоком интерпретация когнитивных научных данных была подвергнута критике сторонниками так называемой «модели глобального нейронального рабочего пространства» (см., например, [Dehaene et al. 2006] и [Naccache and Dehaene 2007], представляющую собой комментарий к [Block 2007]). Модель глобального нейронального рабочего пространства прекрасно сочетается с позицией Деннета [Dennett 1991, 2005] в отношении интенциональности и сознания (которую он сам окрестил «теорией славы в мозге» (fame in the brain theory of consciousness)). (Дальнейшее обсуждение этих проблем см. в статье Энциклопедии о внимании (англ.).)

С одной стороны, понятие транзитивно сознающего живого существа кажется весьма близким понятию интенциональности. С другой стороны, Д-сознаваемым ментальное состояние личности делает то, что это состояние доступно личности. Предположительно, у личности может быть сознательный доступ к одному из её Д-сознаваемых ментальных состояний в силу наличия у неё какого-то другого ментального состояния (например, мысли или убеждения), направленного на первое. Таким образом, обладание состояниями, характеризуемыми интенциональностью, кажется условием, при выполнении которого любое ментальное состояние будет Д-сознаваемым. Из этого следует, что, если проблему осознания нужно чётко отличать от проблемы интенциональности, то ключевым вопросом будет, как ментальное состояние может быть Ф-сознаваемым.

Многие философы не принимают третий тезис Брентано, согласно которому интенциональность — признак всех ментальных состояний. Они не отрицают его второй тезис на том основании, что интенциональность может проявляться некоторыми нементальными объектами. Они отрицают его потому, что, подобно Блоку [Block 1996] и Пикоку [Peacocke 1983], придерживаются точки зрения, которую можно назвать «антиинтенционализмом». Согласно ей, осознаваемое ментальное состояние личности носит феноменальный характер, который нельзя объяснить ни его собственной интенциональностью (если таковая имеется), ни интенциональностью каких-либо других ментальных состояний личности. Не разделяют они и ирреалистское отношение Рорти к ментальному. Некоторые философы, которых можно назвать «антиинтенционалистами», могут согласиться с тезисом, что интенциональность и ментальное случайным образом совпадают. Но, поскольку они утверждают, что интенциональность, в свою очередь, является производной феноменального осознания, они не вполне верны духу тезиса Брентано, согласно которому интенциональность — основополагающая черта ментального.

Антиинтенционалистов, отрицающих как ирреализм Рорти, так и тезис Брентано о том, что интенциональность — истинный признак ментального, можно разделить на две группы. Некоторые, как Нед Блок [Block 1995, 1996], примут дуальное представление, согласно которому ментальные состояния делятся на интенциональные и феноменальные. Как мы вскоре увидим, интенционалисты отрицают это разделение. Промежуточную позицию (между интенционалистами и феноменальными реалистами, принимающими дуальное представление) занимают такие философы, как Колин Макгинн [McGinn 1989], Сидни Шумейкер [Shoemaker 1996] и Чарльз Сиверт [Siewert 1998], указывающие на тесную связь между интенциональными и феноменальными состояниями.

Другие антиинтенционалисты (такие, как Джон Сёрл [Searle 1990, 1992] и Гален Стросон [Strawson 1994]) делают следующий шаг и отрицают как тезис Брентано, так и дуальное представление о сознании. Они считают, что сознательность — подлинный критерий ментального. Вероятно, как отмечалось выше, они могли бы принять тезис, согласно которому интенциональность совпадает с ментальным, но они придерживаются мнения, что интенциональность является производной сознания. С одной стороны, Стросон [Strawson 1994], очевидно, считает, что феноменальная сознаваемость является подлинным критерием ментального. С другой стороны, Сёрл [Searle 1992] принимает то, что называет «принципом Связи», согласно которому, если ментальное состояние недоступно сознанию, оно не считается по-настоящему ментальным. В результате Сёрл [Searle 1992], по-видимому, принимает мнение, что доступность сознанию является критерием ментального. Представление, что доступность сознанию является истинным критерием ментального, однако, означает, что исследуемые когнитивной наукой состояния и процессы, недоступные сознанию, не могут считаться по-настоящему ментальными состояниями. Это представление решительно оспаривалось Хомским [Chomsky 2000]. Если исходить из естественного допущения, что убеждения являются парадигматическими ментальными состояниями, то из представления, что феноменальная сознаваемость является подлинным критерием ментального, следует, что можно говорить о том, каково это быть в состоянии обладания такой пропозициональной установкой, как убеждённость в том, что пять — простое число: следствие, которое некоторым покажется сомнительным. Если так говорить нельзя, то, согласно представлению, что феноменальная сознаваемость — критерий ментального, многие пропозициональные установки нельзя будет считать настоящими ментальными состояниями. Однако самые последние исследования в области философии сознания были посвящены защите так называемой «когнитивной феноменологии», согласно которой можно говорить о том, каково это быть убежденным, скажем, в том, что пять — простое число. См. статью Энциклопедии о сознании и статьи, собранные в [Bayne and Montague 2011].

Многие философы, принимающие версию тезиса Брентано, что все ментальные состояния проявляют интенциональность, пытаются показать, что либо загадки феноменальной сознаваемости могут быть разъяснены (то есть разрешены), либо феноменальная осознаваемость является производной от интенциональности. Дэниел Деннет [Dennett 1988, 1991, 2001] был наиболее последовательным сторонником представления, что различие между феноменальным сознанием и сознанием доступа переоценивают и что квалиа следует «куайнировать», то есть решительно их отрицать и отбрасывать.

Так называемые «интенционалисты» — это философы, полагающие, что феноменальную сознательность и в самом деле можно объяснить интенциональностью, поскольку они считают феноменальные состояния интенциональными. Согласно этой теории, феноменальные качества опыта — это свойства, которые в опыте репрезентируются как имеющиеся у объектов. Некоторые интенционалисты, такие как Фред Дрецке [Dretske 1995] и Майкл Тай [Tye 1995], считают, что, в то время как мысли и пропозициональные установки — это ментальные репрезентации с концептуальным содержанием, квалиа или сознательные ощущения — это ментальные репрезентации с неконцептуальным содержанием (об этом см. [Dretske 1981; Peacocke 1992, 2001] и статьи в [Crane 1992]). С их точки зрения, обладать феноменальными характеристиками — значит иметь неконцептуальное содержание особого рода. Согласно Таю [Tye 1995], например, ощущения боли — ментальные репрезентации частей тела, а феноменальный опыт боли — неконцептуальное содержание телесной репрезентации. Другие интенционалисты, такие как Элизабет Энском [Anscombe 1965] и в особенности Джон МакДауэлл [McDowell 1994], скептически относящиеся к дистинкции между концептуальным и неконцептуальным содержанием, апеллируют при объяснении феноменальных состояний к другим критериям: например, функциональной роли (см. статью Энциклопедии о неконцептуальном ментальном содержании (англ.)). К примеру, МакДауэлл [McDowell 1994] утверждает, что феноменальное содержание опыта можно объяснить с помощью подходящего для этой цели понятия демонстративного концептуального содержания. Можно ли распространить теорию интенционалистов на феноменальный характер всех ощущений, в настоящий момент остаётся открытым вопросом (ср. [Crane 2007]).

Наконец, согласно теории сознания «высокопорядковых мыслей» Дэвида Розенталя, осознаваемым ментальное состояние личности делает то, что личность осознаёт это состояние в силу того, что формирует «мысль более высокого порядка» относительно него. Более того, феноменальный характер чувственного опыта личности — то, что для личности означает быть в этом состоянии — возникает благодаря тому, что личность сформировала относительно него мысль более высокого порядка. Проблема с этой теорией феноменальной сознаваемости в том, что из неё следует, что существа, у которых (как у нечеловеческих животных или человеческих младенцев) отсутствует способность формировать высокопорядковые мысли, не будут способны к феноменальному осознанию, что многие сочтут недопустимым (ср. [Rosenthal 1986, 2005]). Дальнейшее обсуждение см. в статьях Энциклопедии о сознании и интенциональности (англ.) и о высокопорядковых теориях сознания (англ.).

 

11. Экстернализм и объяснительная роль интенциональности

Раздел 2 был завершён вопросом: как мы можем примирить тот факт, что единичные мысли являются частными ментальными феноменами с относительным характером их интенциональности? Несомненно, многие из пропозициональных установок субъекта относятся к неким объектам. Хилари Патнэм [Putnam 1974] отстаивал более спорную теорию, называемую «экстернализмом». Согласно ей, своеобразие (или индивидуальность) содержания многих субъективных мыслей и пропозициональных установок может зависеть от объектов, свойств и отношений, проявляемых окружением субъекта. Патнэм воображает планету, Вторую Землю, на которой вещество XYZ (отличающееся от H2O), играет в точности ту же роль, что H2O на Земле: это вещество без запаха, которое в жидком состоянии наполняет реки, моря и океаны. Оно может испаряться и замерзать, превращаясь в лёд. Люди пьют его — и т. д., и т. п. Предположим, что люди на Второй Земле называют это вещество «водой». Теперь представим себе Оскара, человека с земли, и двойника Оскара — Доскара, — человека со Второй Земли. Предположим, что мозг обоих находится в точности одном и том же состоянии, когда они одновременно думают то, что можно выразить предложением «Вода течёт». Мысль и высказывание Оскара будут истинными, если и только если H2O течёт. Мысль и высказывание Доскара — если и только если течёт XYZ. Следовательно, содержание мысли Оскара отличается от содержания мысли Доскара. На основании этого мысленного эксперимента Патнэм заключает, что, будучи индивидуализированным «в широком смысле», содержание мысли субъекта о естественном виде зависит от природы его окружения. Оно не полностью определяется внутренним физическим и функциональным состоянием мозга субъекта. Экстерналистский вывод о значении слова «вода» (или содержание выражаемого им понятия) существенным образом зависит от допущения, что различие между Землёй и Второй Землёй не является причиной какого-либо значимого отличия мозга (и/или внутренних когнитивных ресурсов) Оскара от мозга (и/или внутренних когнитивных ресурсов) Доскара.

Тайлер Бёрдж [Burge 1979] придумал мысленные эксперименты более общего характера, касающиеся области более широкой, чем мысли о естественных видах, и применимые к мыслям обо всём, что угодно. На их основании он разработал социальную версию экстернализма, согласно которой то, что думает субъект, может зависеть от того, что думают члены его или её лингвистического сообщества. Если экстернализм (социальный или не социальный) верен, то он представляет важную проблему для ментальной причинности.

Однако прежде чем рассмотреть противоречия между экстернализмом содержания (или значения) и ментальной причинностью, стоит кратко обсудить ещё более новую теорию, отстаиваемую Энди Кларком и Дэвидом Чалмерсом [Clark and Chalmers 1998] и известную как «тезис расширенного сознания», «активный экстернализм» или «экстернализм носителя». Сторонники экстернализма содержания, основанного на аргументах со Второй Землёй, подчёркивали значение отдалённых исторических и/или пространственных особенностей окружения (социального или не социального) для индивидуализации содержания психологических состояний субъекта. Сторонники тезиса расширенного сознания вместо этого придают особое значение тому факту, что вклад обладающих содержанием нементальных носителей (например, карт), находящихся вне организма субъекта, в осуществление множества когнитивных процессов высокого порядка (например, арифметических вычислений) неотделим от вклада в них процессов, протекающих в мозге субъекта (ср. также [Rowlands 1999]). Систематизируя и развивая высказанные ранее идеи [Dennett 1996; Haugeland 1995], Кларк и Чалмерс [Clark and Chalmers 1998] предложили два дополнительных аргумента в поддержку тезиса расширенного сознания: аргумент когнитивной оптимизации и аргумент функциональной эквивалентности.

Основная посылка аргумента когнитивной оптимизации отражает роль инструментов (ручки и бумаги для умножения больших чисел, физического перемещения фишек с буквами при размышлении над следующим словом во время игры в скраббл, морской логарифмической линейки и вообще языка, книг, графиков и культуры в целом) в облегчении и содействии успешному выполнению субъектом множества когнитивных задач. Вывод состоит в том, что такие нементальные инструменты являются неотъемлемым элементом соответствующих когнитивных процессов. Вероятно, аргумент когнитивной оптимизации применим не только к артефактам, но и к используемым в качестве инструмента частям человеческого тела (например, в случае подсчёта на пальцах). Если это так, то встаёт вопрос, в какой мере идея телесного познания может или не может рассматриваться как частный случай тезиса расширенного сознания, согласно которому сознание субъекта не следует отождествлять лишь с его мозгом. Некоторые философы (в особенности принадлежащие к феноменологической традиции) поддаются искушению того, что Кларк [Clark 2008] окрестил «телоцентризмом», и утверждают, что, поскольку ощущение обладания телом применимо лишь к используемым в качестве инструментов частям тела, но не к внешним по отношению к телу инструментам, телесное познание не следует понимать лишь как особый случай тезиса расширенного сознания. (См. статьи Энциклопедии о телесном познании (англ.) и осознании своего тела (англ.).)

Второй аргумент Кларка и Чалмерса — аргумент функциональной эквивалентности — это мысленный эксперимент, в котором два разных человека, Инга и Отто, обладают одним и тем же желанием: посетить Музей Современного Искусства (MOMA) в Нью-Йорке. Инга, здоровый взрослый человек, полагается на свою память; Отто, страдающий от болезни Альцгеймера, должен обратиться к своей записной книжке, чтобы вспомнить адрес музея. Согласно Кларку и Чалмерсу, Ингу и Отто объединяет не только желание посетить MOMA: в своих действиях оба руководствуются убеждением относительно адреса MOMA, у которого в обоих случаях одно и то же содержание. Поскольку записная книжка Отто играет в создании такого убеждения и обосновании соответствующего действия ту же функциональную роль, что и память Инги в её случае, можно сделать вывод, что носители убеждений субъекта могут находиться вне его черепа.

Таким образом, основополагающая интуиция, лежащая в основании тезиса расширенного сознания, заключается в том, что хранение информации на каком-либо внешнем носителе может отчасти облегчить задачу, выполняемую внутренними когнитивными процессами. То, как тезис расширенного сознания подкрепляет экстернализм содержания, по-видимому, отличается от стандартных аргументов о Второй Земле по крайней мере в одном любопытном отношении. Стандартные аргументы в пользу экстернализма содержания (с использованием идеи Второй Земли) предполагают, что мозг субъекта и/или его когнитивные ресурсы остаются неизменными при всех изменениях окружения индивида, имеющих значение для того, какое влияние его социальное или не социальное окружение оказывает на индивидуацию содержания психологического состояния субъекта. Напротив, основанные на тезисе расширенного сознания аргументы в пользу экстернализма содержания, по-видимому, требуют, чтобы в тот или иной момент модификации окружения субъекта произошло изменение его мозга и/или когнитивных ресурсов. Например, некоторые из основанных на тезисе расширенного сознания аргументов зависят от когнитивного компромисса. Отто не мог бы хранить информацию об адресе MOMA в записной книжке и извлекать её оттуда, если бы его мозг не позволял ему читать и писать. Но, в отличие от Отто, мозг Инги не обязан позволять ей читать и писать: она и без этого способна посетить MOMA. Запомнив адрес, в поисках нужного здания она может положиться на вербальную коммуникацию.

В духе аргументов со Второй Землёй, Кларк и Чалмерс [Clark and Chalmers 1998] рассматривают двойника Отто, которому, в отличие от первого Отто, неверно сообщили, что MOMA располагается на 51-ой, а не 53-ей улице, и он так и записал в свою книжку. Разумеется, с этого момента поведение Отто и двойника Отто (в отличие от поведения Оскара с Земли и Доскара со Второй Земли) будет различным: испытывая одно и то же желание посетить MOMA, Отто отправится на 53-ю улицу, а его двойник — на 51-ю. Затем Кларк и Чалмерс допускают, что когда-нибудь позднее память Отто и его двойника будет стёрта. После этого у них будут различные убеждения относительно местонахождения MOMA, хотя мозг одного физически будет неотличим от мозга второго. Следовательно, то, в чём они убеждены, основывается не только на нынешнем состоянии мозга обоих. Но, хотя теперь, в отличие от Оскара и Доскара, они представляют собой синхронических физических близнецов, Отто и его двойник не будут диахроническими физическими близнецами из-за различий в их прошлом. Без изменения физических свойств мозга Отто и его двойника сейчас они не могли бы быть физическими близнецами. (Дальнейшее критическое обсуждение тезиса расширенного сознания см., например, в [Adams and Aizawa 2001]; ответ на критику см. в [Clark 2008].)

Теперь обратимся к противоречиям между экстернализмом содержания и ментальной причинностью. В общей форме проблема ментальной причинности — это проблема того, как сознание может оказывать каузальное воздействие на физический мир. В частной формулировке она выглядит следующим образом: как состояния сознания субъекта могут стать причиной движений его тела? Эта многогранная проблема (см. [Kim 1998], где обсуждаются некоторые её аспекты) оказалась камнем преткновения для онтологического дуализма Декарта. Существенный для интенциональности вопрос связан с конфликтом между экстернализмом и тезисом локальности, согласно которому каузальные процессы являются локальными. Он не имеет существенной связи с онтологическим дуализмом и основан на физикалистских посылках.

Существуют веские основания для того, почему, в отличие от внутренних свойств причины с, её внешние свойства не могут иметь каузальных последствий для процессов, в ходе которых с оказывает своё воздействие. Например, монету в один евро делает таковой, в дополнение к её внутренним физическим свойствам, то, что она имеет внешнее историческое отношение к европейскому правительскому учреждению. Даже если два металлических диска физически неотличимы друг от друга, один из них может быть подлинной монетой достоинством в один евро, а второй — фальшивкой. Если это так, то достоинство монеты не тождественно её внутренним физическим свойствам. Оно также не супервентно на ее внутренних физических свойствах (о понятии супервентности см. [Kim 1993]): для установления соответствующей денежной стоимости недостаточно выделить внутренние физические свойства. Достоинство монеты зависит также от её истории. Представим себе автомат по продаже напитков стоимостью в один евро. Он чувствителен к физическим свойствам монеты, а не к её стоимости самой по себе. Если содержание или интенциональность убеждения и/или желания субъекта является, подобно стоимости монеты, одним из их внешних свойств, то как оно может оказывать каузальное влияние на осуществление какого-либо из движений тела субъекта? Как убеждение или желание может в силу своего содержания произвести физическое воздействие?

Одним из ответов на это противоречие между локальностью причинности и экстернализмом стало критическое отношение к требованию, согласно которому некое свойство P причины c не может оказывать каузальное воздействие, если только оно не является либо одним из внутренних свойств с, либо супервентным на одном из внутренних свойств c. Бейкер [Baker 1993] и Бёрдж [Burge 1986, 1993] утверждают, что более действенная стратегия объяснения, используемая в частных науках, показывает, что это допущение попросту неприемлемо.

Другим ответом было просто признать, что интенциональность эпифеноменальна, или что никакое ментальное состояние никогда не может оказывать каузальное воздействие в силу своего интенционального содержания. Если это так, то (в противоречии со здравым смыслом) то, что мы делаем, невозможно каузально объяснить нашими намерениями, убеждениями или желаниями. Примером представления об эпифеноменальной природе интенциональности является «синтаксическая теория сознания» Стивена Стича [Stich 1983]. Если, как утверждал Фодор (см. Раздел 8), существует язык мышления, состоящий из ментальных символов, то, согласно синтаксической теории сознания, лишь синтаксические, а не семантические свойства ментальных символов могут оказывать каузальное воздействие. Другой пример даёт Дэниел Деннет [Dennett 1987], согласно которому интенциональное установка — всего лишь удобный предиктивный эвристический алгоритм, не обладающий объяснительной ценностью. По мнению Деннета, то, что Хажленд [Haugeland 1981] называет «семантическим двигателем», не может существовать.

Однако интенциональные реалисты не станут с готовностью признавать эпифеноменальность интенциональности, поскольку для них доказательством реальности свойства является то, что оно может оказывать каузальное воздействие. Желающие сохранить каузальную действенность интенциональности сторонники интенционального реализма делятся на две большие группы. Одни соглашаются с требованием, что интенциональность ментального состояния может оказывать каузальное воздействие, лишь если она супервентна внутренним физическим свойствам мозга субъекта. В этом случае трудность состоит в том, чтобы разработать двухуровневую теорию интенциональности, согласно с которой один её уровень является, а другой — не является супервентным внутренним свойствам мозга субъекта. Другие интенциональные реалисты отрицают требование супервентности и разрабатывают подходящее понятие того, что интенциональность, как предполагается, должна объяснять — или того, чем мог бы быть экспланандум такого каузального объяснения, в котором интенциональность составляет важную часть эксплананса.

В случае единичных убеждений двухуровневая теория интенциональности обосновывается изложенными в Разделе 3 соображениями, приведшими Фреге к выделению двух измерений содержания убеждения, которые он назвал смыслом (Sinn) или способом презентации и референцией (Bedeutung). Вспомним Аву, которая убеждена, что вечерняя звезда сияет, и не убеждена, что утренняя звезда сияет, поскольку полагает, что утренняя и вечерняя звёзды — это разные небесные тела. Хотя оба убеждения относятся к одному и тому же объекту (поскольку вечерняя звезда — это также и утренняя звезда), в некотором смысле эти два убеждения имеют разное содержание, поскольку они по-разному представляют один и тот же объект. Репрезентируется одно и то же, но репрезентации отличаются.

Многие философы пытались ответить на вызов эпифеноменальности, проведя различие между широким и узким содержанием убеждения (см., например, [Fodor 1981, 1987; Kaplan 1989; Perry 1993]). Пусть два однояйцевых близнеца будут одновременно убеждены в том, что в стоящие перед ними чашки налит кофе. Предположим, что разные чашки с и с’ невозможно отличить друг от друга. У убеждений близнецов различное широкое содержание, поскольку отличаются условия истинности: один из них прав, если и только если в чашку c налит кофе. Второй прав, если и только если кофе налит в чашку c’, и c и c’ — это разные чашки. Однако, согласно двухуровневой теории, у обоих убеждений одно и то же узкое содержание. Вот почему, если оба близнеца желают глотнуть кофе, они делают одно и то же: берут стоящую перед ними чашку. Согласно двухуровневой теории, экстернализм верен для широкого содержания. Но узкое содержание находится в сознании субъекта. Проблема этой стратегии в том, что неясно, каким образом должно быть индивидуализировано узкое содержание.

Совершенно другим ответом на противоречие между локальностью причинности и экстернализмом было допустить, что наши намерения, убеждения или желания не объясняют каузально движения нашего тела, а затем сказать, что они, тем не менее, могут участвовать в каузальном объяснении поведения. Эта стратегия, которая была тщательно исследована Фредом Дрецке [Dretske 1988], основана на различии между телесным движением и поведением. Вспомним наш автомат, продающий напитки за монетки достоинством в один евро. В локальном процессе, когда автомат выдаёт баночку с напитком, достоинство монеты может не играть каузальной роли, поскольку является внешним свойством монеты, которое автомат не может определить. Например, автомат выдаёт банку колы в момент времени t, поскольку в момент t < 1 в него бросили диск с соответствующими внутренними физическими свойствами. Само по себе достоинство монеты с этим никак не связано. Но рассмотрим теперь иной вопрос о поведении автомата: каким образом каждый раз, когда в него бросают объект с определённого рода внутренними физическими свойствами, автомат в ответ выдаёт банку? Ответ таков: инженеры, проектировавшие эти автоматы, сделали их чувствительными к объектам с особого рода внутренними физическими свойствами, поскольку такие объекты обычно (если не всегда) также обладают определённым достоинством, а именно, стоят один евро. Если это так, то тот факт, что диски проявляют внешнее историческое свойство, и в самом деле важен для каузального объяснения структуры поведения автомата.

Как говорилось в Разделе 8, Рут Милликен [Millikan 1984, 1993, 2000, 2004] обстоятельно аргументировала, что в большинстве случаев интенциональность перцептуальных ментальных состояний является производной неинтенционального процесса отбора, задействованного в филогенетической эволюции видов. Фред Дрецке [Dretske 1995] утверждал, что интенциональность многих убеждений и желаний субъекта является результатом онтогенетического неинтенционального процесса избирательного научения. Характеризуемые интенциональностью ментальные состояния адаптивны, поскольку дают полезную информацию об окружении субъекта. Если они правы, то, вероятно, восприятия, убеждения и желания субъекта могли бы быть задействованы (эволюцией или научением) как причины движений его или её тела в силу их интенциональности.

Осуществление телесных движений зависит от связей между сенсорными и моторными нейронами. Но тот факт, что некоторые ментальные состояния проявляют интенциональность, позволил бы объяснить, почему поведение субъекта состоит из внутреннего состояния и движения тела, причём первое объясняет второе.

Таким образом, Дрецке [Dretske 1988] поддерживал компонентное представление о поведении, согласно которому поведение субъекта не следует, как в рамках функционалистской теории, отождествлять с движениями его или её тела: поведение — это процесс, в ходе которого некоторые из движений тела субъекта вызываются одним из его или её внутренних состояний. Когда внутреннее состояние обладает интенциональностью, поведение субъекта интенционально. В рамках компонентного представления о поведении, интенциональность ментального состояния субъекта не имеет отношения к причинам конкретного движения тела в момент t. Скорее, она имеет отношение к тому, почему некоторые виды движений регулярно вызываются некоторыми видами интенциональных состояний. Вопрос в том, избавляет ли такая стратегия интенциональность от эпифеноменальности.


Библиография

    • Adams, F., and Aizawa, K. (2001) “The bounds of cognition”, Philosophical Psychology, 14 (1): 43–64.

    • Anscombe, G.E.M. (1957) Intention, Oxford: Blackwell.

    • –––. (1965) “The intentionality of sensation: a grammatical feature,” in No‘, A. and Thompson, E. (eds.)(2002) Vision and Mind, Selected Readings in the Philosophy of Perception, Cambridge, Mass.: MIT Press.

    • Baker, L.R. (1993) “Metaphysics and mental causation,” in Heil, J. and Mele, A. (eds.)Mental Causation, Oxford: Clarendon Press.

    • Bayne, T., and Montague, M. (eds.) (2011) Cognitive Phenomenology. Oxford and New York: Oxford University Press.

    • Bell, D. (1990) Husserl, London: Routledge and Kegan Paul.

    • Block, N. (1995) “On a confusion about a function of consciousness,” in Block, N., Flanagan, O. and Güzeldere, G. (eds.) The Nature of Consciousness, Cambridge, Mass.: MIT Press.

    • –––. (1996) “Mental Paint and Mental Latex,” in E. Villenueva, (ed.) Philosophical Issues 7, Northridge: Ridgeview Publishing Company.

    • –––. (2007) “Consciousness, accessibility, and the mesh between psychology and neuroscience”, Behavioral and Brain Sciences, 30: 481–538.

    • Brentano, F. (1874/1911/1973) Psychology from an Empirical Standpoint, London: Routledge and Kegan Paul.

    • Burge, T. (1977) “Belief de re,” Journal of Philosophy, 74: 338–62.

    • –––. (1979) “Individualism and the mental,” in Chalmers, D. (ed.) (2002) Philosophy of Mind, Classical and Contemporary Readings, Oxford: Oxford University Press.

    • –––. (1982) “Other bodies,” in A. Woodfield, (ed.), Thought and Object, Oxford: Oxford University Press.

    • –––. (1986) “Individualism and psychology,” Philosophical Review, 95: 3–46.

    • –––. (1993) “Mind-Body causation and explanatory practice,” in J. Heil and A. Mele (eds.), Mental Causation, Oxford: Clarendon Press.

    • Carnap, R. (1947) Meaning and Necessity, Chicago: Chicago University Press.

    • Chalmers, D. (1996) The Conscious Mind, Oxford: Oxford University Press.

    • –––. (ed.) (2002) Philosophy of Mind, Classical and Contemporary Readings, Oxford: Oxford University Press.

    • Chisholm, R. M. (1956) Perceiving: a Philosophical Study, chapter 11, selection in D. Rosenthal (ed.), The Nature of Mind, Oxford: Oxford University Press, 1990.

    • Chomsky, N. (2000) New Horizons in the Study of Language and Mind, Cambridge: Cambridge University Press.

    • Church, A. (1956) Introduction to Mathematical Logic, vol. 1, Princeton, N.J.: Princeton University Press.

    • Churchland, P.M. (1989) A Neurocomputational Perspective, The Nature of Mind and the Structure of Science, Cambridge, Mass.: MIT Press.

    • Clark, A. and Chalmers, D. (1998) “The extended mind,” Analysis, 58 (1): 7–19.

    • Clark, A. (2008) Supersizing the Mind, Embodiment, Action, and Cognitive Extension, Oxford: Oxford University Press.

    • Crane, T. (1992) (ed.) The Contents of Experience, Essays on Perception, Cambridge: Cambridge University Press.

    • –––. (1998) “Intentionality as the mark of the mental,” in O'Hear, A. (ed.) Contemporary Issues in the Philosophy of Mind, Cambridge: Cambridge University Press.

    • –––. (2003) Elements of Mind, an Introduction to the Philosophy of Mind, Oxford: Oxford University Press.

    • –––. (2007) “Intentionalism,” in Beckermann, A. and McLaughlin, P. (eds.) Oxford Handbook to the Philosophy of Mind, Oxford: Oxford University Press.

    • –––. (2013) The Objects of Thought, Oxford: Oxford University Press.

    • Davidson, D. (1980) Essays on Events and Actions, Oxford: Clarendon Press.

    • Dehaene, S., Changeux, J.-P., Naccache, L., Sackur, J. and Sergent, C. (2006) “Conscious, preconscious, and subliminal processing: a testable taxonomy,” Trends in Cognitive Sciences, 10: 204–211.

    • Dennett, D.C. (1969) Content and Consciousness, London: Routledge and Kean Paul.

    • –––. (1978) Brainstorms, Philosophical Essays on Mind and Psychology, Montgomery, Vt.: Bradford Books.

    • –––. (1987) The Intentional Stance, Cambridge, Mass.: MIT Press.

    • –––. (1988) “Quining qualia,” in D. Chalmers, (ed.), Philosophy of Mind, Classical and Contemporary Readings, Oxford: Oxford University Press, 2002.

    • –––. (1991) Consciousness Explained, Boston: Little Brown.

    • ––– (2005) Sweet Dreams: Philosophical Obstacles to a Science of Consciousness, Cambridge, Mass.: MIT Press.

    • ––– (1996) Kinds of Mind, New York: Basic Books.

    • Dretske, F. (1969) Seeing and Knowing, London: Routledge and Kegan Paul.

    • –––. (1980) “The intentionality of cognitive states,” in D. Rosenthal (ed.), The Nature of Mind, Oxford: Oxford University Press, 1990.

    • –––. (1981) Knowledge and the Flow of Information, Cambridge, Mass.: MIT Press.

    • –––. (1988) Explaining Behavior, Cambridge, Mass.: MIT Press.

    • –––. (1995) Naturalizing the Mind, Cambridge, Mass.: MIT Press.

    • –––. (2004) “Change blindness,” Philosophical Studies, 120: 1–18.

    • –––. (2007) “What change blindness teaches about consciousness,” Philosophical Perspectives, 21 (1): 215–220.

    • Dreyfus, H.L. (ed.) (1982) Husserl, Intentionality and Cognitive Science, Cambridge, Mass.: MIT Press.

    • Dummett, M. (1973) Frege: Philosophy of Language, New York: Harper and Row.

    • –––. (1991) “Frege and Husserl on reference,” in Dummett, M. (1993) The Seas of Language, Oxford: Oxford University Press.

    • Evans, G. (1982) The Varieties of Reference, Oxford: The Clarendon Press.

    • Field, H. (1978) “Mental representation,” in N. Block, (ed.), Readings in the Philosophy of Psychology, Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1990.

    • Fodor, J.A. (1981) “Methodological solipsism considered as a research strategy in cognitive psychology,” in D. Rosenthal (ed.), The Nature of Mind, Oxford: Oxford University Press, 1990.

    • –––. (1975) The Language of Thought, New York: Crowell.

    • –––. (1987) Psychosemantics, Cambridge, Mass.: MIT Press.

    • –––. (1994) The Elm and the Expert, Cambridge, Mass.: MIT Press.

    • –––. (1998) Concepts: Where Cognitive Science Went Wrong, New York: Oxford University Press.

    • –––. (2008) LOT2: The Language of Thought Revisited, Oxford: Oxford University Press.

    • Føllesdal, D. (1982a) “Brentano and Husserl on intentional objects,” in H.L. Dreyfus (ed.), The Nature of Mind, Oxford: Oxford University Press.

    • –––. (1982b) “Husserl's notion of Noema,” in H.L. Dreyfus (ed.), The Nature of Mind, Oxford: Oxford University Press.

    • Frege, G. (1892/1952) “On sense and reference,” in P. Geach and M. Black (eds.), Philosophical Writings of Gottlob Frege, Oxford: Blackwell, 1952.

    • Grice, P. (1957) “Meaning,” in Grice, P. (1989) Studies in the Way of Words, Cambridge, Mass.: Harvard University.

    • Guttenplan, S. (ed.) (1994) A Companion Volume to the Philosophy of Mind, Oxford: Blackwell.

    • Haugeland, J. (1981) “Semantic Engines: an Introduction to Mind Design,” in J. Haugeland (ed.), Mind Design, philosophy, Psychology, Artificial Intelligence, Cambridge, Mass.: MIT Press, 1981.

    • –––. (1995) Mind embodied and embedded. Reprinted in Haugeland, J. (1998) HavingThought: Essays in the Metaphysics of Mind, Harvard University Press: Cambridge, MA.

    • Husserl, E. (1900/1970) Logical Investigations, (Engl. Transl. by Findlay, J.N.), London: Routledge and Kegan Paul.

    • –––. (1913) Ideen zu einer Phänomenologie und phänomenologischen Philosophie, Halle: Niemeyer.

    • Jacob, P. (1997) What Minds Can Do, Cambridge: Cambridge University Press.

    • Jeshion, R. (ed.) (2010) New Essays on Singular Thought, Oxford: Oxford University Press.

    • Kaplan, D. (1978) “Dthat,” in P. French, T. Uehling, and H. Wettstein (eds.), Contemporary Perspectives in the Philosophy of Language, Minneapolis: University of Minnesota Press, 1979.

    • –––. (1989) “Demonstratives,” in J. Almog, H. Wettstein, and J. Perry (eds.), Themes from Kaplan, Oxford: Oxford University Press.

    • Kim, J. (1993) Mind and Supervenience, Cambridge: Cambridge University Press.

    • –––. (1998) Mind in a Physical World, Cambridge, Mass.: MIT Press.

    • Kingsbury, J., Ryder, D. and Williford, K. (eds.) (2011) Millikan and Her Critics, Oxford: Blackwell.

    • Kistler, M. (2000) “Source and channel in the informational theory of mental content,” Facta philosophica, 2 (2): 213–235.

    • Kripke, S. (1972/1980) Naming and Necessity, Oxford: Blackwell.

    • –––. (1979) “A puzzle about belief,” in A. Margalit (ed.), Meaning and Use, Dordrecht: Reidel, 1979.

    • –––. (1982) Wittgenstein on Rules and Private Language, Oxford: Blackwell.

    • Loewer, B. (1987) “From information to intentionality,” Synthese, 70: 287–317.

    • –––. (1997) “A guide to naturalizing semantics”, in B. Hale and C. Wright (eds.), A Companion Volume to the Philosophy of Language, Oxford: Blackwell, 1997.

    • MacDonald, G. and Papineau, D. (eds.), (2006) Teleosemantics: New Philosophical Essays, Oxford: Oxford University Press.

    • Mally, E. (1912) Gegenstandtheoretische Grundlagen der Logik und Logistik, Leipzig: Barth.

    • McDowell, J. (1984) “De re sense,” in C. Wright (ed.), Frege, Tradition & Influence, Oxford: Blackwell.

    • –––. (1994) Mind and World, Cambridge, Mass.: Harvard University Press.

    • McGinn, C. (1989) Mental Content, Oxford: Oxford University Press.

    • –––. (1990) Problems of Consciousness, Oxford: Blackwell.

    • Meinong, A. (1904) “Über Gegenstandtheorie,” Engl. transl. “The theory of objects,” in R. Chisholm (ed.), Realism and the Background of Phenomenology, Glencoe: The Free Press, 1960.

    • Mill, J.S. (1884) A System of Logic, Ratiocinative and Inductive: Being a Connected View of the Principles of Evidence and the Methods of Scientific Investigation, New York: Harper.

    • Millikan, R.G. (1984) Language, Thought and Other Biological Objects, Cambridge, Mass.: MIT Press.

    • –––. (1993) White Queen Psychology and Other Essays, Cambridge, Mass.: MIT Press.

    • –––. (2000) On Clear and Confused Ideas, Cambridge: Cambridge University Press.

    • –––. (2004) Varieties of Meaning: the 2002 Jean-Nicod Lectures, Cambridge, Mass.: MIT Press.

    • –––. (2005) Language: a Biological Model, Oxford: Oxford University Press.

    • Naccache, L. and Dehaene, S. (2007) “Reportability and illusions of phenomenality in the light of the global neuronal workspace model”, Behavioral and Brain Sciences, 30: 518–520.

    • Neander, K. (1995) “Misrepresenting and malfunctioning,” Philosophical Studies, 79: 109–41.

    • Parsons, T. (1980) Nonexistent Objects, New Haven: Yale University Press.

    • Peacocke, C. (1983) Sense and Content: Experience, Thought and their Relations, Oxford: Oxford University Press.

    • –––. (1992) A Study of Concepts, Cambridge, Mass.: MIT Press.

    • –––. (2001) “Does perception have nonconceptual content?” The Journal of Philosophy, 98: 239–64.

    • Perry, J. (1993) The Essential Indexical and Other Essays, Oxford: Oxford University Press.

    • –––. (1994) “Intentionality (2),” in S. Guttenplan, (ed.), A Companion Volume to the Philosophy of Mind, Oxford: Blackwell, 1994.

    • Premack, D.G. and Woodruff, G. (1978) “Does the chimpanzee have a theory of mind?” Behavioral and Brain Sciences, 1: 515–526.

    • Putnam, H. (1974) “The meaning of ‘meaning’,” in H. Putnam, Philosophical Papers, vol. II, Language, Mind and Reality, Cambridge: Cambridge University Press, 1975.

    • –––. (1986) “Information and the mental,” in E. LePore (ed.), Truth and Interpretation, Perspectives on the Philosophy of Donald Davidson, Oxford: Blackwell, 1986.

    • –––. (1988) Representation and Reality, Cambridge, Mass.: MIT Press.

    • –––. (1994) Renewing Philosophy, Cambridge, Mass.: Harvard University Press.

    • Quine, W.V.O. (1948) “On what there is,” in Quine W.V.O. (1953) From a Logical Point of View, Cambridge, Mass.: Harvard University Press.

    • –––. (1960) Word and Object, Cambridge, Mass.: MIT Press.

    • Recanati, F. (2010) Singular thought : In defence of acquaintance. In Jeshion, R. (ed.) (2010) New Essays on Singular Thought, Oxford: Oxford University Press.

    • Richard, M. (1990) Propositional Attitudes, Cambridge: Cambridge University Press.

    • Rorty, R. (1979) Philosophy and the Mirror of Nature, Oxford: Blackwell.

    • Rosenthal, D. (1986) “Two concepts of consciousness,” in D. Rosenthal (ed.), The Nature of Mind, Oxford: Oxford University Press, 1990.

    • –––. (ed.) (1990) The Nature of Mind, Oxford: Oxford University Press.

    • –––. (2005) Consciousness and Mind, Oxford: Oxford University Press.

    • Rowlands, M. (1999) The Body in Mind, Cambridge: Cambridge University Press.

    • Russell, B. (1903/1964) The Principles of Mathematics, London: George Allen and Unwin.

    • –––. (1905/1956) “On denoting,” in R. Marsh (ed.), Bertrand Russell, Logic and Knowledge, Essays 1901–1950, New York: Capricorn Books, 1956.

    • –––. (1911) The Problems of Philosophy,

    • –––. (1919) Introduction to Mathematical Philosophy, London: Allen and Unwin.

    • Salmon, N. (1986) Frege's Puzzle, Cambridge, Mass.: MIT Press.

    • Searle, J. (1980) “Minds, brains and programs,” The Behavioral and Brain Sciences, 3 (3): 417–24.

    • –––. (1983) Intentionality, Cambridge: Cambridge University Press.

    • –––. (1992) The Rediscovery of the Mind, Cambridge, Mass.: MIT Press.

    • –––. (1994) “Intentionality (1),” in Guttenplan, S. (ed.) (1994) A Companion Volume to the Philosophy of Mind, Oxford: Blackwell.

    • Shoemaker, S. (1996) The First-Person Perspective and Other Essays, Cambridge: Cambridge University Press.

    • Siewert, C. (1998) The Significance of Consciousness, Princeton: Princeton University Press.

    • Smith, B. (1994) Austrian Philosophy, the Legacy of Franz Brentano, Chicago and La Salle, Ill.: Open Court. [Preprint available online]

    • Stich, S. (1983) From Folk Psychology to Cognitive Science, the Case Against Belief, Cambridge, Mass.: MIT Press.

    • Strawson, G. (1994) Mental Reality, Cambridge, Mass.: MIT Press.

    • Tye, M. (1995) Ten Problems of Consciousness, Cambridge, Mass.: MIT Press.

    • Zalta, E.N. (1988) Intensional Logic and the Metaphysics of Intentionality, Cambridge, Mass.: MIT Press.

     

    Перевод М.В. Семиколенных и М.А. Секацкой

     

    Как цитировать эту статью

    Джакоб, Пьер. Интенциональность // Стэнфордская философская энциклопедия: переводы избранных статей / под ред. Д.Б. Волкова, В.В. Васильева, М.О. Кедровой. URL = <http://philosophy.ru/intentionality/>.

    Оригинал: Jacob, Pierre, "Intentionality", The Stanford Encyclopedia of Philosophy (Winter 2014 Edition), Edward N. Zalta (ed.), URL = <https://plato.stanford.edu/archives/win2014/entries/intentionality/>.

     

    Нашли ошибку на странице?
    Выделите её и нажмите Ctrl + Enter