arrow-downcheckdocdocxfbflowerjpgmailnoarticlesnoresultpdfsearchsoundtwvkxlsxlsxyoutubezipTelegram
Энциклопедия

Объект

Начинать работу справочного характера с определения темы — стандартная практика. Однако понятие объекта (то понятие, которое представляет фундаментальный интерес для философии) относится к наиболее общим из имеющихся у нас понятий (или категорий). Весьма сомнительно, что его можно было бы определить в более общих терминах. Как представляется, лучший из возможных вариантов — проследить его связи с другими весьма общими понятиями. Эрнст Тугендхат [Tugendhat 1982, 21–23] сравнивает то, что он называет «понятием современной философии, а именно понятие объекта», с аристотелевским понятием бытия (которое, как он выражается, является «специальным термином»). Затем Тугендхат ставит следующий вопрос:

Что, однако, подразумевается под словом «объект»? Это слово в том всеобъемлющем смысле, в котором оно употребляется в философии, также является специальным термином. В обыденном языке мы склонны называть лишь материальные объекты <…> объектами, а не, к примеру, события или числа. <…> Подразумеваемое под словом «объект» в философии имеет свое основание в <…> том, что мы имеем в виду под словом «нечто». <…> Существует некоторый класс лингвистических выражений, которые используются для обозначения (stand for) объекта; и здесь нам остается только сказать: для обозначения чего-либо. Это те выражения, которые могут функционировать в качестве субъекта предложения в так называемых единичных предикативных утверждениях и которые в логике также именуются единичными терминами…

В данной статье фиксируются и рассматриваются различные концепции объекта и, как и у Тугендхата, оценивается их роль в логике, онтологии и философии языка. Хотя мы ориентируемся главным образом на современные философские тексты, философские подходы прошлого (и их сохраняющееся влияние) также будут для нас важны. В число обозреваемых тем входят как отношения между самыми абстрактными понятиями логики и семантики, так и более конкретные приложения этих понятий в метафизике и онтологии. Тугендхат говорит нам: «Фундаментальный вопрос онтологии: что есть бытие как бытие», а затем переформулирует этот вопрос следующим образом: «что значит говорить об объекте?». Недавние работы дают основания предполагать, что переформулировка Тугендхатом «вопроса онтологии» может быть по крайней мере оспорена.


1. Формальный смысл «объекта»

1.1 Определения из литературы
1.2 Чистое понятие и тезис о его универсальной применимости
1.3 Радикально инклюзивное понимание центральной идеи

2. Некоторые прикладные понятия объекта

2.1 Объекты и субстанции: различение
2.2 Объекты, субстанции и материал
2.3 Абстрактное и конкретное, универсальное и партикулярное: предварительные замечания
2.4 Объекты и атрибуты: вклад Милля
2.5 Неатрибутивные универсалии после Милля
2.6 Субстанции и пучки: замечание

3. Сингуляризм и объектность

3.1 Чистое понятие и пересмотр тезиса об универсальной применимости
3.2 Борьба Рассела против сингуляризма
3.3 Фреге, счетность, «существительные массы» или неисчисляемые существительные
3.4 «Материя и вещи»: онтическая проблема объектов

Библиография

 

1. Формальный смысл «объекта»

Способы употребления слова «объект» в естественном языке разнообразны (что не удивительно). Умеренный по объему «Американский словарь для колледжей» (American College Dictionary) содержит ни много ни мало 12 статей о данном термине, среди которых имеется такая: «нечто, наблюдаемое посредством чувств, особенно с помощью зрения и осязания», но также и такая: «все, что может быть представлено уму: объекты мышления». Первое определение, как представляется, ближе к разговорному языку. Оно весьма приблизительно соответствует повседневно используемому понятию «тело» или понятию «материальный объект». Однако каков бы ни был его точный смысл, второе определение описывает более общее значение этого слова, а с традиционной логико-метафизической точки зрения оно представляется и более фундаментальным, возможно, самым фундаментальным из всех определений. Оно, соответственно, и будет играть роль базового организующего понятия для последующих замечаний. Некоторые метафизически значимые ограничения или конкретные приложения этого базового понятия (к примеру, понятие субстанции) сами являют собой пример формальных, логических категорий. Они также будут кратко рассмотрены далее [1]. Каково, однако, содержание этого очень общего понятия «объект» в смысле «объекта мышления»?


1.1 Определения из литературы

В знаменитом месте из «Основоположений математики» (Principles of Mathematics) Рассел выделяет именно это понятие:

Все, что может быть объектом мышления, или может быть частью истинной или ложной пропозиции, или может быть посчитано как одно, я называю термом (term). Это, следовательно, наиболее всеобъемлющее слово в философском словаре. [Russell 1937, 43]

Разъясняя свое понятие «терма», Рассел пишет [2]:

Я буду использовать синонимично с ним слова единица (unit), индивид (individual) и сущность (entity). Первые два подчеркивают то, что всякий терм единичен (one), тогда как третье выводится из того факта, что всякий терм обладает бытием, т.е. в некотором смысле существует. Человек, момент, число, класс, отношение, химера и все остальное, что только можно упомянуть, определенно является термом. [Russell 1937, 43]

Весьма схожие утверждения можно нередко встретить в специальной литературе. К примеру, Э. Дж. Лоу замечает, что:

Слово «вещь» (thing) в самом общем смысле взаимозаменяемо со словами «сущность» (entity) или «сущее» (being), оно применимо к любому предмету (item), чье существование признается в системе онтологии, будь то партикулярия, универсалия, абстрактный или конкретный предмет. В этом смысле не только материальные тела, но также и свойства, отношения, события, числа, множества и пропозиции можно считать (если они признаются существующими) «вещами». [Lowe 2005, 915]

Или, как пишет Питер Стросон:

Вообще говоря, любой объект можно ввести в рассмотрение при помощи единичного однозначно распознающего субстантивного выражения. <…> Все что угодно может входить в суждение в качестве логического субъекта, индивида. [Стросон 2009, 153]

Наконец, Витгенштейн в Трактате пишет:

Так, переменное имя «x» является знаком, соответствующим псевдопонятию объект. Повсюду, где слово «объект» («предмет», «вещь» и т. д.) употребляется правильно, в символической записи понятий оно выражается переменным именем. Например, в предложении: «Имеется 2 объекта, которые» — это выражается так: «(∃x,y)…» Повсюду же, где слово «объект» употребляется иначе, то есть как подлинное понятийное слово, всякий раз возникают бессмысленные псевдопредложения. Так, например, нельзя сказать «имеются объекты», как говорят «имеются книги». <…> Сказанное применимо и к словам «комплекс», «факт», «функция», «количество» и т. д. [Витгенштейн 1994, 4.1272]

Если отвлечься от поверхностной разницы в терминологии, можно справедливо заметить, что все эти высказывания, относятся к одному и тому же базовому понятию — понятию, которое вообще широко распространено в философии. Это понятие одновременно и в высшей степени абстрактно (или, как выражается Витшенштейн, формально), и достаточно фундаментально. Оно представляется фундаментальным в том смысле, что любая более узко сформулированная, более ограничительная концепция объекта (к примеру, «вещь, которая может быть воспринята посредством органов чувств…») должна по крайней мере сообразовываться с этим очень общим по смыслу критерием объектности (objecthood). И все же, несмотря на широкую известность и признание, не существует общепринятого, единственного или стандартного термина для соответствующего понятия. Это ясно даже по представленным выше цитатам. В дальнейшем мы будем обозначать данное понятие максимально нейтральным образом (используя при этом относительно общую терминологию «объектов», хотя и в единственном числе), в качестве чистого понятия, как объект (кратко, ЧПО).

Между тем данное понятие не только не имеет действительно стандартного наименования, но, что более важно, оно редко становится предметом сколь-либо усердного изучения или анализа. Пожалуй, общее ощущение по этому поводу хорошо суммировал Фреге, который в ответ на вопрос «что здесь именуется объектом» произнес знаменитое «Дефиницию школьного образца я считаю здесь невозможной, так как тут мы имеем дело с тем, что в силу своей простоты не допускает логического анализа» [Фреге 2000, 223]. Позицию Фреге можно было бы счесть безукоризненной (если при этом по крайней мере имелась бы достаточно строгая концепция «логического анализа»). Однако в действительности имеют место некоторые важные семантические/категориальные связи между ЧПО и родственными понятиями. Именно эти связи могут пролить свет на само формальное понятие. По крайней мере некоторые из этих связей были недавно изучены логиками и специалистами по семантике. Самые, пожалуй, известные работы по данной теме написаны Джорджем Булосом в поздний период его творчества. Далее мы еще обратимся к ним: кратко в Части 1 (1.3), а главным образом в Части 3.


1.2 Чистое понятие и тезис о его универсальной применимости

Витгенштейн утверждает, что ЧПО — чисто формальное понятие или «категория». Помимо прочего, это означает, что в нем не больше эмпирического содержания, чем в любом понятии логики или арифметики. Соответственно, оно не содержит референции к каким-либо действительным или возможным видам вещей. Кроме того, как формальное понятие ЧПО обычно фигурирует в составе более широкого набора элементов, который включает идею логической формы утверждений или убеждений. В целом представляется очевидным, что приведенные выше определения не только артикулируют наиболее общее понятие или категорию объекта (сущность, единица, вещь и т.д.), но также выдвигают некоторый тезис, утверждая универсальную применимость этого понятия. Иначе говоря, если следовать этим определениям, то содержание данных выражений («сущность», «вещь», «единица» и т.д., вместе с общим для них формальным акцентом на единственность или единичность) таково, что позволяет адекватно постигать всю совокупность существующего и может применяться ко всему, или включать в себя все, что только возможно. Если ограничить этот тезис a la Кант, можно сказать, что данное понятие входит практически во все, что может быть помыслено или сказано. Локк с некоторой двусмысленностью формулирует это следующим образом:

Среди всех наших идей нет идеи более простой, <…> нежели идея единицы, или единства. <…> Ее приносит с собой каждый объект, с которым имеют дело наши чувства, каждая идея в нашем разуме, каждая мысль в нашем уме. <…> Число приложимо <…> ко всему, что существует или что можно представлять себе. [Локк 1985, I, 255]

Такого рода доктрины (вне зависимости от того, относятся ли они неограниченным образом к категориям бытия (аристотелианским) или ограничены категориями мышления) представляются общим местом в истории философии. Они отражены, к примеру, в замечании Аквината, что «Бытие и единое — эквивалентные понятия», а также в словах Лейбница «Я не представляю вообще ничего реального без подлинного единства». В реальной практике двусмысленность не имеет особого значения. Мы можем просто говорить о тезисе универсальной применимости чистого понятия, будь то «для нас» или вообще. Конечно, и сам этот тезис также заслуживает названия. Здесь мы именуем его просто «тезисом об универсальной применимости», или ТУП.

Хотя точный смысл и основания для ТУП не вполне ясны, он часто воспринимается как своего рода априорная или концептуальная истина. Это вполне естественно, ведь если ЧПО — не эмпирическое понятие, то ТУП — не эмпирический тезис. Он никоим образом не зависит от постулирования таких вещей, как кварки, бактерии или приведения. Короче говоря, это вовсе не тезис о том «что существует» в том смысле, в каком биологи, физики и просто обычные люди интересуются тем, что существует. Напротив, как свидетельствуют замечания Витгенштейна, а особенно Стросона, это строго семантический (или логико-семантический) тезис, относящийся к сущностному содержанию категорий, которые задействованы в каждом случае референции или предикации [3].

Таким образом, данный тезис может быть выражен двумя способами. С одной стороны, как тезис относительно категорий, которые воплощают (embody) или инстанциируют (instantiate) общие термины или предикаты. С другой стороны, как тезис о семантике референции как таковой. Если в духе Витгенштейна сформулировать эту мысль через понятие переменной, ТУП утверждает, что все общие предложения естественного языка могут быть представлены как формальная система по модели квантор/переменная, что (вместе с Куайном) мы не говорим ни о чем, что не может быть значением переменной [4]. Точнее говоря, что, если не ограничивать ее первопорядковыми версиями, система исчисления предикатов онтологически полна. Если оставить в стороне номинализм, то свойства, свойства свойств и т.д. должны также считаться объектами. Но такой подход к вопросу не продвигает наше понимание ЧПО или ТУП. Ведь, как это подразумевают сами заметки Витгенштейна, имя переменной «x» должно быть объяснено с помощью референции к формальному понятию объекта, а не наоборот. На данном уровне абстракций разговор о переменных и другие подобные ходы позволяют лишь переформулировать тезис с помощью символизмов. Однако ТУП — это, в первую очередь, тезис о применимости определенной формальной категории к естественному языку, до-философскому мышлению и дискурсу.


1.3 Радикально инклюзивное понимание центральной идеи

Замечание Стросона особенно проясняет тот факт, что наше формальное понятие соответствует понятию логического субъекта (значению витгенштейновского «имени переменной»), а «логический субъект» сам по себе понимается как коррелят семантически единичной референции. Эта мысль высказана не только у Стросона, но также — тем или иным образом — в замечаниях Рассела, Витгенштейна и Локка. Ключ к природе ЧПО и ТУП, очевидно, скрывается в понятиях единства (unity) и единичности (singularity), а на более общем уровне, быть может, — в понятиях числа и счетности. Вопрос о границах применимости ЧПО, если таковые вообще есть, кажется совпадающим с вопросом о границах применимости общего абстрактного понятия единицы (unit), понятия того, что можно посчитать как «одно». Как станет ясно далее, существует две взаимоисключающие модели понимания этого абстрактного понятия. Здесь мы обозначим их как «неограниченную» и «ограниченную» формы. Соответственно, существует и два вида ТУП. Более того, недавние аргументы, как представляется, показывают, что ограниченная форма ближе к истине. По иронии судьбы, однако, именно доводы в пользу ограниченной формы можно в конечном счете использовать как аргументы в пользу ложности (причем по очень простой причине) ТУП.

Между тем по логико-семантическому вопросу относительно границ применимости общего абстрактного понятия единицы традиция, идущая от Фреге и Рассела, склоняется в пользу удивительно вольной, неограниченной или инклюзивной трактовки. Так, во «Введении в математическую философию» (ВМФ), рассмотрев то, что он называет «the в единственном числе», в знаменитой главе 16 о «дескрипциях» Рассел пишет:

в данной главе мы займемся the во множественном числе: жителями Лондона (the inhabitants of London), сыновьями богатых (the sons of rich men) и т.д. Другими словами, мы будем разбираться с классами. [Russell 1919, 181] [5]

Рассел здесь предлагает позицию, которая с наивной, вне-философской точки зрения может показаться удивительной, если вообще не контринтуитивной. Позиция, очевидно, состоит в том, что референция грамматически множественного числа также должна пониматься как имеющая своего рода коллективное, хотя семантически и единичное значение, в частности — как соответствующая специальной категории коллективных единиц (units) [6]. Весьма похожим образом Фреге рассматривает семантически множественную предикацию (т.е. коллективную, или недистрибутивную предикацию) именно как основание для постулирования соответствующей онтической категории коллективных единиц. Ссылаясь на предложение «Сименс и Хальске построили первую большую телеграфную сеть», Фреге утверждает, что «”Сименс и Хальске” обозначает сложный объект, о котором высказывается предложение, а слово “и” при этом используется для построения знака этого объекта» [Frege 1914, 227–8]. Суть данной позиции, как она представлена в работах Фреге и Рассела, состоит в том, что существует некоторое очень общее и непротиворечивое формальное понятие объекта, область применения которого выходит за пределы референции, которая во всяком прямом смысле является семантически единичной. Согласно такому подходу (а Фреге и Рассел вовсе не единственные его сторонники), у нас есть непротиворечивое формальное понятие «единицы», распространяющееся на те формы референции, которые в семантически конвенциональном смысле вообще не являются формами единичной референции, но могут быть расширены, чтобы включать референцию как таковую вообще.

Из подобного подхода непосредственно следует тезис об универсальной применимости понятия объекта в самой своей всеобъемлющей форме. В то же время статус на вид простого понятия единицы оказывается менее ясным, чем кажется на первый взгляд. Много объектов можно также посчитать как нечто одно (т.е. как соответствующие слову «много» в единственном числе), в таком случае статус ЧПО становится несколько неясным. Приходится признать существование «чистого составного» (pure compound) объекта из Сименса и Хальске, который обычный индивид не-философ едва ли воспринял бы или с готовностью допустил [7]. Само по себе различие между одним и многим начинает испаряться. В то же время подобное весьма вольное обобщение или реконструкция понятия единицы также могут быть не лишены изъянов. Данная идея является не просто спорной: сам Рассел по ходу рассуждений в «Основоположениях Математики» (ОМ) (The Principles of Mathematics) выражает серьезные сомнения по поводу нее [8]. При этом его опасения выражены не только в ОМ. В ВМФ Рассел следующим образом характеризует свою теорию:

Теория классов является менее завершенной, чем теория дескрипций, и есть причины <…> считать определение классов, которое будет предложено далее, не вполне удовлетворительным. Кажется, здесь требуются дополнительные уточнения. <…> Первое, что необходимо понять, — это то, почему классы нельзя считать частью изначальной оснастки мира. [Russell 1919, 182]

Скрывающееся за этим пространным, но предусмотрительным замечанием представляется тесно связанным с набором вопросов, которые мы уже упоминали. Эти вопросы разрабатываются в новейших трудах видных логиков и специалистов по семантике. Так, Булос в серии своих влиятельных работ показал, что традиционная «редукция к классу», которая сводит сущностно неединичные предложения к форме единственного числа, может и должна избегаться. Том Маккей ввел термин «сингуляризм» для обозначения этой особой увлеченности единичной референцией и дистрибутивной предикацией, которая является столпом стандартного исчисления предикатов первого порядка. В связи с потенциальными метафизическими затруднениями дело заслуживает значительно большего внимания, чем ему пока было уделено. Мы возвращаемся к этому вопросу, хотя и в достаточно общем и предварительном ключе, в Части 3 [9].

 

2. Некоторые прикладные понятия объекта

2.1 Объекты и субстанции: различение

Наиболее распространенное философское употребление термина «объект» обозначает не как таковое чистое понятие, а скорее более ограниченное понятие субстанции, которое (вслед за Аристотелем) понимается как обозначающее все, что «существует независимо», что бы ни означала сама эта фраза [10]. Очевидно, что это значительно более узкое понятие, чем то, которое связано с ТУП в какой-либо из его форм. Кроме того, чаще всего (хотя это никоим образом не обязательно, учитывая разнообразные версии Платонизма) подобного рода «независимый» объект понимается как материальный объект или тело, т.е., грубо говоря, как субстанция в полном и традиционном Аристотелевском смысле. Поборники аристотелевского понятия склонны воспринимать субстанцию как центральную подкатегорию материальных объектов (т.е. объектов, состоящих из материи) в силу их относительно высокой степени структурированности («формы»). Более того, полагая подобный контраст между ЧПО как таковым и определенным, куда менее широким, хотя и важнейшим с исторической и философской точки зрения понятием, мы в действительности проводим различие между чистым понятием в себе и одним из многих его ограничений, или спецификаций, или применений центральной формальной категории, часть из которых находят свое выражение в естественных языках, а некоторые широко распространились и в философии. Именно они образуют предмет рассмотрения данной промежуточной части. Среди них специального рассмотрения (отдельного от так называемых «обыденных» объектов или аристотелевских субстанций) заслуживают парные и мнимо исчерпывающие категории абстрактных и конкретных объектов, а также категории универсалий и партикулярий. Во всех этих контекстах чистое понятие само по себе, воплощая совершенно формальную логико-семантическую категорию, не может не играть фундаментальную роль в качестве базового понятия, на основе которого должны выстраиваться все более специальные понятия.

Точная природа связи между узкой аристотелевской идеей конкретно устроенного объекта и абсолютно общей идеей индивидуального объекта, или единицы, исследовалась вновь и вновь со времен аристотелевских Категорий вплоть до современности. Стросоновские «Индивиды» — пример одной из крупнейших современных работ на эту тему. В той мере, в какой можно вообще говорить о консенсусе в данной области, имеется согласие, что данная связь основана на (если вообще не равна) контрасте между общей идеей объекта референции или субъекта предикации и специальным понятием фундаментального субъекта предикации. Влиятельная и убедительная аристотелевская концепция такого рода фундаментального субъекта, разумеется, состоит в том, что этот субъект не может также быть предикатом. Или, как весьма точно формулирует он сам, «не может быть высказан или присутствовать в субъекте». Кратко: если понятие объекта в целом соответствует понятию логического субъекта как такового (абстрактного или конкретного субъекта любой предикации), то понятие объекта в более узком смысле соответствует понятию базового или фундаментального типа логического субъекта, денотата фундаментальной (т.е. конкретной) единичной референции. Именно референция этого второго типа считается поборниками такого рода подходов конституирующей единственную основу, благодаря которой может быть осуществлена референция к другим категориям объектов (таким как классы, атрибуты, расстояния, веса, состояния сознания и любые другие Расселовские «объекты мысли»). Подробный и полный обзор по данной теме можно найти в других статьях данной энциклопедии. (Особенно стоит обратить внимание на основные тексты по темам «Субстанция» и «Континентальный рационализм»).

Существует, однако, определенная терминологическая/концептуальная дилемма внутри самой философии (этот вопрос связан именно с использованием чистого понятия объекта в связи с понятием аристотелевской субстанции), которая заслуживает внимания в данном контексте. Она была блестяще подмечена Дж. С. Миллем в его «Логике». Там Милль обращает внимание на импликатуру, которая имеет место всякий раз, когда о «не-субстациях» (к примеру, атрибутах) говорят как об объектах. Его наблюдение состоит в том, что отсылка к чему-либо вроде добродетели, доброты или щедрости как к объекту или вещи неизбежно включает определенное овеществление (платонизацию, субстанциализацию) того, что в конечном счете является (лишь) атрибутом. В результате, как он замечает, возникает тенденция искать некоторый альтернативный термин (быть может «сущность» (entity)?), который мог бы облегчить отмеченное онтологическое бремя или нести несколько меньший метафизический вес. Так, Милль пишет:

мы должны обратить внимание на несчастную двусмысленность всех конкретных имен, соответствующих наиболее общему из всех отвлеченных терминов — слову «существование». Если нам нужно название для обозначения всего, что существует, <…> едва ли можно найти подходящее для этой цели слово, которое не могло бы в то же время, и даже скорее всего, означать одни только субстанции. Но субстанции не заключают в себе всего, что существует. Если уже говорить о таких вещах, как атрибуты, то надо сказать, что и они существуют. <…> Между тем, когда мы говорим о предмете (object), о вещи, то почти всегда это понимается в смысле субстанции, и кажется некоторого рода противоречием употреблять выражение, что одна вещь есть только атрибут другой. <…> Если, оставив слово «вещь», мы станем искать другого — с более общим значением, или, по крайней мере, более строго ограниченного таким общим значением, — слова, которое означало бы все существующее,    <…> вряд ли найдется более подходящее слово, чем being. <…> Однако слово being <…> еще менее пригодно для этой цели. <…> Being, согласно обычному употреблению, есть точный синоним «субстанции». <…> Ни атрибуты, ни чувства никогда не называют beings. <…> Вследствие такого извращения смысла слова being философы <…> ухватились за entity (entitas). <…> Если вы назовете добродетель entity, то вас <…> заподозрят в уверенности в том, что она — субстанция. <…> [В]се слова, первоначально долженствовавшие соозначать просто существование, начинают с течением времени расширять свое соозначение на отдельное существование. [Милль 2011, 91–92]

Говоря здесь о «некоторого рода противоречии», Милль признает мысль, которая может показаться созвучной идее Фреге относительно сущностно «ненасыщенной» (зависимой, не-субстанциальной) природе понятий. Чистое, абстрактное понятие объектности постоянно оказывается затемнено посредством совершенно законной его ассоциации с понятием субстанциальности. Это затемнение, в свою очередь, связано с семантической и эпистемической ролью, которую в нашем повсеместном разговоре об объектах играют обыденные конкретные объекты или аристотелевские субстанции [11]. Именно это затемнение могло как бы исподволь послужить основанием для несколько сомнительной репутации ЧПО.

Как бы ни была сильна ассоциация объектности и субстанциальности, она не предоставляет сторонникам ЧПО убедительных доводов, чтобы оспорить строгий смысл объекта внутри сугубо формального дискурса. Они могут свободно постулировать, что для конкретных целей всякая подобная импликатура субстанциальности может быть просто устранена, что в логико-семантических контекстах «объект» (или другой эквивалентный термин) выражает только ЧПО и означает не более чем «нечто, что-либо, о чем можно сказать, что можно посчитать как единичное», будь то австралийский шираз, определенная добродетель, число, форма слезы или ручная граната [12]. Если, с другой стороны, требуется провести последовательное различение между «свойством» и «объектом», то — при всем уважении к Миллю — это может быть только различие между свойствами и теми объектами, которые полагаются «базовыми» или субстанциальными, т.е. которые не предполагают других категорий предметов в качестве условия своего бытия или инстанциации.


2.2 Объекты, субстанции и материал

Этот феномен, эта всепроникающая двойственность значений «объекта», влечет существенный риск других заблуждений и смешения потенциально различных высокоуровневых логико-семантических категорий. Рассмотрим случай с конкретными несчетными существительными или словами для обозначения материала (stuff) (подробнее мы поговорим о них в Части 3). Извлечение мухи из тарелки с супом неизбежно влечет изъятие части супа. Однако представляется грамматически некорректным сказать, что в такого рода случаях есть некая другая вещь, которая извлекается вместе с мухой.

Тогда возникает вопрос, а почему именно данное утверждение представляется неуместным. Учитывая упомянутую двойственность, есть один конкретный ответ, который может показаться (и действительно казался) интуитивно привлекательным: суп, который извлекается, не считается вещью именно потому, что он не считается «обыденной» вещью или аристотелевской субстанцией, ведь он в действительности совершенно «бесформен», лишен структуры и, по видимости, имеет мереологическую природу. Другими словами, пространственно-временное ограничение любого такого супа будет произвольным или случайным. Понятие супа, очевидно, не способно, в отличие от понятия индивидуальной субстанции, разделить все на естественные составные части. Поэтому, собственно, суп и должен подаваться в отдельных тарелках. Именно это, как могут заметить, объясняет, почему кажется грамматически некорректным назвать суп вещью. Однако относительно более общего чистого понятия объекта некоторый суп действительно является индивидуальным объектом или вещью. Он только не является оформленной или структурированной аристотелевской субстанцией, не является обыденной вещью. Скорее это «количественный», «упакованный», «порционный», «суммарный» или «имеющий массу» суп, относящийся к особой категории сверх-обыденных мереологических объектов, которые имеют именно те свойства, которые описал Куайн: «суп» ведет себя как «вода», так что «любая сумма частей, которые являются водой», как он пишет, «также является водой» [Quine 1960, 91].

Однако столь же возможно сделать и прямо противоположенное заключение. Вполне вероятно, что этот стандартный ответ ставит телегу впереди лошади; не менее вероятно, что мы неохотно называем суп материальной вещью, поскольку мы по весомым, но еще не названным семантическим причинам неохотно называем его вещью, объектом, точкой. Разве исключительно в силу нашей предполагаемой привязанности к идее аристотелевской вещи или субстанции кажется интуитивно ошибочным говорить в данном контексте о «вещи»? Это вовсе не очевидно. Примечательно, что различные индивидуирующие термины, которые используются для заполнения грамматического разрыва, вроде «упаковка», «порция» и т.п., используются в качестве специальных, технических терминов, которые более не играют той роли, которую играют в контекстах естественного языка. Вообще говоря, если семантика несчетных существительных вроде «супа» является нередуцируемо неединичной (что можно обосновать) и потому не обозначает отдельные объекты, индивиды или вещи, то «простое» объяснение этого феномена окажется под очень серьезным вопросом (по этому поводу см. комментарии Маккея в 3.4.). Нельзя сбрасывать со счетов возможность того, что сам ТУП окажется оспорен семантикой такого рода существительных. К этому вопросу мы еще вернемся далее.


2.3 Абстрактное и конкретное, универсальное и партикулярное: предварительные замечания

Если отвлечься от связей между общими понятиями объекта и индивидуальной субстанции, останется еще две весьма общие пары дихотомий, которые можно рассматривать как прямо подчиненные наиболее общему понятию или категории объектов как таковой. Это дихотомии конкретного и абстрактного, с одной стороны, а также универсального и партикулярного — с другой. Обычно они представляются как дихотомии взаимоисключающих и в совокупности исчерпывающих категорий объектов. Из этой пары дихотомия конкретного и абстрактного представляется особенно спорной. Некоторые потенциальные опасения по ее поводу будут выделены в первую очередь. Эти опасения, однако, можно обойти, если с должным вниманием отнестись к подходу, который обосновывает «Логика» Милля и который далее разъясняется в части 2.4.

Дихотомия конкретных и абстрактных объектов кажется особенно проблематичной. С одной стороны, использование слова «объект» в данном контексте прямо указывает на контраст между двумя онтическими категориями. С другой стороны, однако, прилагательное «абстрактный» близкородственно существительному «абстракция», которое может предполагать «результат деятельности ума» или, возможно, даже «нереальное» или «несуществующее». Данные предположения усиливаются известной квазиаристотелевской позицией, согласно которой существовать для понятий данного типа означает быть инстанциированными. Алекс Оливер, в частности, утверждает, что дихотомия конкретного и абстрактного «слишком наивна для того, чтобы иметь теоретическое применение». Это предположение опирается на его наблюдение, что «существует множество различных самих по себе туманных путей проведения этого различия». Рассмотрим в этой связи статью по «абстрактной сущности» из «Кембриджского словаря по философии». Словарь предлагает весьма распространенное, однако, лишь частичное определение: «объект, не имеющий пространственно-временных свойств». (В определения такого рода иногда добавляется требование каузальной инертности, не упоминаемое в данной статье). Это определение, разумеется, нисколько не яснее понятий пространства и времени самих по себе [13]. Однако затем словарь предлагает список примеров «математические объекты, к примеру числа, множества, геометрические фигуры, пропозиции, свойства и отношения» [Jacquette 1999, 3]. С учетом этого списка базовые характеристики рассматриваемого подхода становятся еще более туманными. Очевидно, указание геометрических фигур подразумевает, к примеру, треугольники, сферы и т.п., а это — объекты, которые, даже будучи платонически «идеальными», все же определяются в терминах пространственно-временных свойств (форм, площадей, объемов и т.п.). Остается не вполне ясным, как можно совместить этот факт с концепцией, согласно которой подобные вещи не имеют пространственных характеристик [14]. Именуемое абстрактным треугольником, как пишется далее в этой статье:

имеет только общие для всех треугольников свойства и не имеет особых свойств каких-либо конкретных треугольников; оно не имеет определенного цвета и не относится к конкретному типу, к примеру к равнобедренным или неравносторонним треугольникам.

Очевидно, это замечание весьма созвучно Локку, который говорит об «абстрактной общей идее» треугольника, которая «не должна быть идеей ни косоугольного, ни прямоугольного, ни равностороннего, ни равнобедренного, ни неравностороннего треугольников; она должна быть всеми ими и ни одним из них в одно и то же время» [Локк 1985, II, 74]. Концепция абстрактного объекта Локка (согласно традиционному ее пониманию, общая абстрактная идея образуется из конкретных идей посредством удаления всех отличительных деталей), разумеется, была отвергнута Беркли и Юмом. Вообще, если смотреть буквально, подход Словаря к «абстрактному треугольнику» напрашивается именно на ядовитую критику Беркли абстрактных общих идей Локка в «Трактате о принципах». Если говорить прямо, такие объекты не могут существовать. (На подобный скептицизм, быть может, возразят, что, будучи идеальными объектами, вещи вроде треугольников и сфер не понимаются как пространственно-временным образом ограниченные или инстанциированные, а следовательно, «не имеют конкретных деталей»; однако едва ли этот ответ удовлетворителен.) Одно из понятий, очевидно подходящее в данном контексте, — треугольность (атрибут) в противоположность такому неуловимому объекту как (абстрактный) треугольник, поскольку атрибут сам по себе, в отличие от любого треугольника, неважно сколь абстрактного, не имеет вершин или сторон. Тем не менее, как становится ясно из подхода Залты [Zalta 1983] и аналогичных ему, атрибуты вовсе не единственные возможные сущности, которые могут играть соответствующую роль. В то же время нужно сказать, что подход Залты вводит класс абстрактных объектов, которые в силу использования понятия кодирования (enconding) в противоположность экземплификации тем самым предполагают категорию атрибутов.

Похожим образом словарная характеристика множеств (sets) как абстрактных объектов вполне типична, однако основания для этого вовсе не очевидны. Трудно понять, почему обыденные объекты, которые естественным образом характеризуются как множества (набор шахмат (chess sets), спальный набор (bedroom sets), набор инструментов (set of tools), набор грузиков, столовых приборов и т.п.), не должны включаться в круг подлинных множеств (как это на самом деле утверждает наивная теория множеств; они все, предположительно, удовлетворяют аксиоме экстенсиональности). Однако обладание такими свойствами, как вес или масса, коими они обладают, — вполне достаточное условие считать их конкретными. На самом деле есть и те, кто вполне согласен считать множества конкретных объектов сами по себе конкретными [15]. Другой пример: вполне возможно полагать вымышленных персонажей, музыкальные произведения и подобные объекты абстрактными, хотя они, безусловно, являются произведениями человеческого ума, созданными в определенное время человеческой истории, и потому едва ли они являются атемпоральными на манер платоновских «идеальных» объектов. Другой несколько темный и весьма специфичный способ употребления термина «абстрактный» принадлежит Дэвиду Льюису, который говорит, к примеру, о «партикулярии боли данного человека в определенное время» как об «абстрактной сущности, <…> которую мы можем отождествить с парой универсалий и единственной конкретной партикулярией, к которой они относятся» [Lewis 1966]. Согласно данной концепции, что бы из нее ни следовало, абстрактные сущности могут непосредственно переживаться и иметь (по крайней мере феноменально) пространственно-временную локализацию. Однако (особенно в связи с вопросами, к которым мы обратимся далее в 2.4.) вполне возможно, что слово «абстрактный» в подобных случаях очень сбивает с толку и в действительности равносильно «(частный) атрибут как противоположность субстанции». Другими словами, оно соответствует понятию пространственно-временным образом локализованного тропа.

По крайней мере в части случаев с мнимыми «абстрактными объектами» основная мысль может быть в том, что указанные предметы являются либо типами, либо универсалиями, а не токенами или партикуляриями, и должны считаться абстрактными в некотором отличном смысле. Данное предположение (в некоторой степени правдоподобное) будет рассмотрено далее. Однако все же дистинкции абстрактного/конкретного, универсального/партикулярного, типа/токена — это, как кажется, разные дистинкции. Подобное их смешение порождает лишь большую путаницу [16]. Таким образом, хотя замечание Оливера может показаться неоправданно жестким, последующие наблюдения все же будут в некоторой степени опираться на его позицию. Подобные осторожные замечания следует понимать не как призыв отбросить всякую возможную дихотомию абстрактного/конкретного, но, как и говорит Оливер, они подчеркивают желательность большего сосредоточения на непротиворечивом понимании понятия «абстрактного» и, возможно, на лучшем понимании оснований в пользу его использования. Быть может, прогресс в распутывании данных вопросов требует переоценки этого конкретного способа понимать дихотомию абстрактного/конкретного. В этой связи следующий раздел рассматривает противоположенный подход к дихотомии, который можно найти у Милля и который предстает в значительно более выгодном свете.


2.4 Объекты и атрибуты: вклад Милля

Возможно, статус дихотомий абстрактного/конкретного и универсального/партикулярного лучше рассматривать, сперва изучив природу отношения между ними с помощью понятия объекта. Именно этим путем мы и последуем. Важно, что дихотомия абстрактного и конкретного имеет по крайней мере две весьма различные интерпретации. С одной стороны, существует онтическая интерпретация вроде представленной выше. С другой стороны, существует семантическая или необъектная интерпретация.

Истолкованная онтически, дихотомия абстрактного/конкретного часто сводится к дихотомии универсального и партикулярного. Так, Куайн говорит о «термине “абстрактный”, или “универсальный”, и его противоположности, “конкретный” или “партикулярный”» [Quine 1960, 233]. Такое понимание дихотомии абстрактного/конкретного тривиальным образом онтологизирует ее, истолковывая ее как противопоставление между конкретными и абстрактными объектами. Однако это закладывает потенциальную основу для многих заблуждений или искажений соответствующего круга понятий. Эта проблема была точно подмечена Миллем в незаслуженно игнорируемом отрывке из его «Логики». Возражение Милля направлено именно на позиции, подобные Куайновской. Обращаясь к употреблению термина «абстрактный», Милль начинает с того, что рассматривает дихотомию абстрактного/конкретного в семантическом смысле, т.е. как относящуюся к именам. Он пишет:

Второе общее деление имен различает имена конкретные (предметные) и абстрактные (отвлеченные). Конкретное имя обозначает вещь; отвлеченное — признак (атрибут) той или другой вещи. Так, Джон, озеро, этот стол — это имена вещей; белый есть также название вещи или, вернее, вещей. Напротив, белизна есть название признака, качества или атрибута этих вещей. Человек есть имя многих вещей; человечность — название атрибута этих вещей. Точно такое отношение слов: старый и старость.

Я употребляю слова «конкретный» и «отвлеченный» в том смысле, какой им придали схоластики, которые, несмотря на недостатки их философии, не имеют себе соперников в создании специальной терминологии; хотя даваемые ими определения никогда не затрагивали предмета глубоко, однако — по крайней мере в области логики — их, по моему мнению, редко можно изменить без ущерба для дела. В последнее время установилось обыкновение, если и не прямо введенное Локком, то во всяком случае распространившееся, главным образом, по его примеру, — обыкновение прилагать выражение «отвлеченное имя» ко всем именам, происходящим в результате отвлечения или обобщения, т. е. ко всем общим именам, а не только к названиям атрибутов. Метафизики школы Кондильяка, которые (преклоняясь перед Локком и в то же время оставляя без внимания наиболее глубокие умозрения этого действительно оригинального гения) обыкновенно с особым рвением подчеркивали слабейшие пункты его учений, подражали ему и в этом злоупотреблении терминологией, так что теперь уже трудно вернуть это слово к его первоначальному значению. Редко можно встретить столь необоснованное изменение смысла слова: выражение общее имя (имеющее во всех известных мне языках вполне точные синонимы) уже было приспособлено к тому содержанию, к которому было неудачно применено слово отвлеченный; в то же время такое изменение смысла термина отвлеченный лишало всякого краткого и специфического обозначения целый важный класс слов: а именно, названия атрибутов. Однако старый смысл этого термина все же не настолько еще вышел из употребления, чтобы нельзя было вовсе рассчитывать на его понимание. А потому я разумею (специально в логике) под отвлеченным всегда противоположное конкретному: под отвлеченным именем — название признака, под конкретным — название предмета. [Милль 2011, 79]

Как связана мораль миллевского повествования с отождествлением Куайном дихотомий конкретного/абстрактного и универсального/партикулярного? С точки зрения Милля, отождествление Куайна, в конечном счете восходящее к Локку, включает знакомое, хотя и совершенно неподходящее определение универсального как такового в качестве «абстрактного». В современной (в частности, Куайновской) терминологии повествование Милля можно в общих чертах представить примерно следующим образом [17].

Всякий конкретный общий термин или предикат в форме прилагательного порождает соответствующее именное выражение, обычно описываемое как абстрактный единичный термин. Таким образом, «мудрый» порождает «мудрость», «плотный» — «плотность», «счастливый» — «счастье», «вязкий» — «вязкость», «красный» — «красноту» и т.д. Обычно эти абстрактные единичные термины естественным образом понимаются как некие имена атрибутов, принадлежащие к одной известной подкатегории, а именно к универсалиям. Понятые в качестве универсалий, атрибуты обнаруживают две ключевые, потенциально дополняющие друг друга черты. Во-первых, они традиционно и вполне правдоподобно рассматриваются как абстракции, или как абстрагированные в весьма специальном и узком смысле «не имеющих независимого (субстанциального) существования». Более того, не обладая независимым существованием, они предполагают нечто иное, принадлежащее отдельной категории, нечто, что имеет независимое существование и в чем они нуждаются, чтобы быть инстанциированными.

Здесь налицо более ясный и более удовлетворительный способ проведения различия между абстрактным и конкретным. Согласно данной точке зрения, головоломный случай с геометрическими фигурами предстает в совершенно ином свете. В конкретном примере с треугольниками атрибут (треугольности, который соответствует конкретному прилагательному «треугольный») радикально противоположен треугольникам как таковым, которые (даже в качестве идеальных) не могут не иметь отличительных пространственных свойств, определенных видов форм и т.п. Атрибут треугольности, с другой стороны, определяется совершенно абстрактным определением или формулой, уточняющей, что общего имеют все подобные фигуры. Такой атрибут сам по себе совершенно не способен быть независимо инстанциированным как таковой [18]. Далее, следуя этим замечаниям, справедливо отметить, что именуемое обычно абстрактными единичными терминами понимается исключительно как (мнимые) имена атрибутов.

В кругу родственной группы доктрин, которая включает концептуализм, номинализм и теорию тропов, дух миллевского подхода позволяет сделать шаг вперед в вопросе об атрибутах. С определенной долей правдоподобия можно настаивать, что абстрактные единичные термины обозначают только абстракции, что, строго говоря, вообще не существует таких объектов, как, к примеру, утонченность или вязкость, которые противоположены утонченности Петра, вязкости этой конкретной субстанции, треугольности определенного куска дерева и т.д. Согласно данному подходу, есть («лишь») понятие утонченности, абстрагирующее идиосинкратические черты индивидуальной утонченности Петра, индивидуальной утонченности Павла и т.д. В аристотелевских терминах эту мысль можно выразить, сказав, что существование такого атрибута состоит только в конкретных его «инстанциациях». Мы можем говорить о существовании утонченности только в той степени, в которой мы встречаемся с частной утонченностью Петра, Павла или Марии. И в этой степени, можно сказать, существование атрибутов равно существованию тропов. Очевидно, подобный подход должен выливаться в такое понимание экстенсионала класса абстрактных объектов, которое весьма отлично от сугубо метафизического подхода [19].

 

2.5 Неатрибутивные универсалии после Милля

Повышенное внимание к свойствам или атрибутам в ряду непартикулярных объектов, а также соответствующее пренебрежение или понижение значимости видов (kinds) исторически восходит к Юму, а до Юма — к локковским «простым качествам» (simple qualities). Естественная стратегия эмпиризма (живая и здравствующая) — рассуждая об индивидуальных конкретных объектах или субстанциях, а также об общих видах и типах, полагать свойства предельной основой (эпистемической и, следовательно, онтической) подобного рассуждения [20]. Однако, разумеется, эмпиризм — не единственная теория познания (и, конечно, не единственная точка отсчета в онтологии). И, конечно, атрибуты — это не единственная широко признанная подкатегория универсалий.

Хотя их статус не менее спорен, чем статус атрибутов, и виды, к примеру тигр (panthera tigris, «большое азиатское плотоядное млекопитающее»), и химические вещества, к примеру золото («желтый ковкий пластичный элемент из группы металлов, который встречается главным образом свободным или в нескольких минералах»), также могут претендовать на членство в клубе объектов. Короче говоря, виды (будь то виды вещей или виды материи) также признаются членами категории объектов, которые считаются универсалиями. Однако ни тигр, ни химический элемент золото нельзя по аналогии с атрибутами осмысленно именовать абстракциями. Интуитивно, существование золота или тигра не предполагает чего-либо иного, внутри чего эти вещи «заключены» (inhere). Справедливо заметить, что аристотелианцы и эссенциалисты склонны рассматривать категорию видов как «более глубокую» по сравнению с категорией атрибутов.

Как представляется, существует интуитивно ясный и вполне приемлемый смысл, в котором человек может называть конкретными такие вещи, как жидкости и металлы, элементы и соединения. Так, золото может (причем верно) называться желтым, тяжелым, ковким, плотным и т.п. Имена жидкостей, металлов и т.п. удивительно не похожи на абстрактные существительные. В таком случае неоправданно включать эти субъектные выражения в категорию абстрактных единичных терминов наряду со «справедливостью», «милостью» и «утонченностью». Скорее их естественно описывать как видовые (generic) выражения, что с радостью и делают лингвисты. В семантической терминологии единичный термин, обозначающий элемент из группы металлов, соотносится не с общим термином в форме прилагательного, но с конкретным существительным или субстантивированным выражением: на холмах есть золото, а в лесу — тигры. Недавняя критическая работа Кроуфорда Элдера о модальном конвенционализме, рассматривающая естественные виды индивидов и вещей, содержит обнадеживающе схожее понимание данной проблемы [Elder 2007]. Возможно, онтологии атрибутов и онтологии видов существенно отличны, а единичные термины («непартикулярные» или «второпорядковые»), которые предназначены для обозначения объектов в этих категориях, требуют качественно разного семантического анализа [21].

С метафизической точки зрения, существует некоторый почтенный смысл термина «универсалия», который включает в круг универсалий только те объекты, которые способны к «множественной реализации» или инстанциации. Несколько различных вещей могут, к примеру, инстанциировать один и тот же цвет. Очевидно, имена веществ в повседневном или научном смысле (имена металлов, жидкостей, кислот, газов и т.п.) обозначают универсалии в этом почтенном смысле. Таким образом, значение, к примеру, термина «жидкость» в его номинальном употреблении таково, что в естественном языке нет существительного с подобным смыслом, которое позволило бы отличить жидкость в одном из резервуаров от жидкости в другом, если оба они содержат уксусную кислоту [22]. Уксусную кислоту в моем стакане нельзя назвать той же уксусной кислотой, что и в вашем. Однако, жидкость в моем стакане (т.е. тип материи, который уксусная кислота в моем стакане «экземплифицирует», «воплощает» или «инстанциирует») должна называться идентичной жидкости в вашем стакане. Именно в этом смысле понятие жидкости представляется имманентной универсалией. И в этом смысле удивительная и неоспоримая особенность нашей «народной онтологии» состоит в том, что одна и та же жидкость (металл, органическое соединение и т.п.) может быть названа присутствующей в любом количестве мест в одно и то же время. Хотя понятие жидкости относится к определенному виду или типу, а потому в полном смысле является универсалией, было бы непросто последовательно утверждать, что (хотя тут и там есть уксус, и уксус — действительно жидкость) на самом деле не существует жидкостей и, в частности, нет такой жидкости, как уксус. Напротив, представляется осмысленным и верным утверждать, что есть определенный драгоценный метал, такой что один и тот же металл, а именно золото, добывается и в России, и в Южной Африке [23].

 

2.6 Субстанции и пучки: замечание

Употребление термина «пучок» (bundle) в связи с метафизическим устройством объектов восходит по крайней мере к юмовскому эмпирицистскому пониманию самости как (лишь только) «пучка перцепций», каждая из которых соединена с другими разнообразными контингентными ассоциациями или «смежностями». Потому ни устойчивая субстанция, явная или скрытая, ни некий вмещающий все театр, по мнению Юма, не нужны для адекватного описания феноменальной природы субъективной непрерывности во времени. Между тем эта доктрина применима (и применялась) к партикулярным объектам всех видов: как ментальным, так и материальным. Если рассмотреть эволюцию этой теории в эмпирицистской традиции через Локка и епископа Беркли к Юму, становится ясно, что понятие пучка обусловлено требованием, согласно которому эпистемически приемлемые понятия должны объясняться с помощью отсылки к действительному и возможному опыту. В таком случае истоки так называемой «теории пучков» относительно пространственно-временных объектов заложены в спорной и эпистемически обусловленной метафизике, в рамках которой само понятие (аристотелевской) субстанции предстает проблематичным или плохо определенным. Такое положение дел, очевидно, для многих актуально и сегодня. Для Локка, разумеется, наша «идея субстанции» — это «нечто, о чем мы не знаем, что это», но это, как мы якобы чувствуем, необходимо постулировать, чтобы связать вместе и (как он выражается) «поддержать» по видимости разнообразные причины «наших простых идей о качествах». Как замечает Тугендхат:

В период раннего нового времени аристотелевские прозрения уже перестали пониматься: субстанция представала как субстрат, который, если сам и не воспринимаем, то подлежит пучку воспринимаемых качеств (Локк) и потому может быть отброшен (Юм). Возникшая в результате концепция, согласно которой объекты являются пространственно-временным инстанциями пучков свойств, на которые можно указать с помощью слова «это», сохранялась в британском эмпиризме вплоть до Рассела. [Tugendhat 1982, 425 n.4]

Как представляется, именно эта эпистемологизированная концепция относительно значимости неэпистемического, метафизического понятия субстанции главным образом и мотивировала само возникновение теории пучков [24].

Для большинства вариантов теории пучков конкретные индивидуальные вещи некоторым образом являются «не более чем» собранием универсалий. Они, таким образом, не являются инстанциациями универсалий в смысле тропов. Скорее это имманентные универсалии, которые могут быть представлены (или «инстанциированы») в различных местах одновременно. Хотя различные версии теории пучков расходятся по вопросу о том, как частные объекты образуются из свойств, все версии данной теории согласны с тем, что фундаментальные составляющие конкретных объектов в действительности являются свойствами. Ни Локковский «субстрат», ни так называемые «чистые партикулярии» (bare particulars) не используются в теориях пучков. Один из самых доступных вариантов из множества разнообразных версий теории пучков был создан Джеймсом ван Кливом [van Cleve 1985]. Ван Клив предполагает, что существует три базовые версии теории пучков. Согласно первой, индивидуальный объект — это множество свойств, объединенных некоторым отношением «со-инстанции» (co-instantiation), которое само по себе может определяться в терминах пространственно-временных ко-ординат (co-ordinates). В действительности такие («нечистые») свойства могли бы создать предпосылки для возможности двух и более объектов, состоящих из идентичных внутренних атрибутов. Согласно данному подходу, трудно понять, как объект может претерпеть какое-либо изменение своих атрибутов. Однако некоторые поборники этой теории могут все же принять такое следствие: тем хуже, можно заявить вместе с Юмом, для обыденных устойчивых объектов. Во второй версии, как утверждает ван Клив, объект можно отождествить с временной последовательностью набора атрибутов, обойдя таким образом потенциальную проблему с изменяемостью. В данном случае, однако, свойства, образующие объект на любой из стадий, становятся необходимыми для его самотождественности. Третья версия обходит это возражение, понимая референцию к индивидуальным объектам как «логическую конструкцию», состоящую из референции к свойствам. Этот подход некоторым образом согласен с лингвистическим феноменализмом, который когда-то развивал А. Дж. Айер. Однако недавно Джон Хоторн и Тед Сайдер предложили существенно менее ограничительную концепцию относительно предмета теории пучков. В связи с определенными задачами они предлагают

понимать теорию пучков более нейтрально, а именно как утверждение о том, что фундаментальные факты о свойствах включают только универсалии и не содержат референции к партикуляриям. Такой подход оставляет открытым вопрос относительно того, нужно ли устранять партикулярии из онтологии или конструировать их из универсалий, возможно, как множества или слияния свойств и отношений. [Hawthorne & Sider 2002, 54]

Однако они сразу же признают, что теория пучков это «несколько сбивающее с толку название для позиции, которую мы будем рассматривать, поскольку сторонник нашей теории пучков не обязан считать пучки сущностями».


3. Сингуляризм и объектность

3.1 Чистое понятие и пересмотр тезиса об универсальной применимости

Теперь мы можем вернуться к рассмотрению фундаментального понятия объекта, которое было использовано для представления организующей темы данной статьи. Здесь тезис Стросона, отмеченный в Части 1 (согласно которому все что угодно может выступать в качестве «индивида» или «логического субъекта»), дает удобную отправную точку для ответа на фундаментальный вопрос относительно понятия объекта и границ его применимости. Понятие, напомним, толкуется Стросоном (а также характерным образом — Тугендхатом) как коррелят «единичного однозначно распознающего субстантивного выражения». Однако фактически дело обстоит так, что выраженный именно в терминах «единичных субстантивных выражений» данный тезис сталкивается с чрезвычайно простым и очевидным возражением. Это возражение вторит Расселовскому ответу на максиму Лейбница «Все существующее существует как единичное». Ответ Рассела состоит просто в том, что «Все существующие существуют как многие».

Возьмем, к примеру, много рыб, которые плавают сейчас в заливе Джорджиан-Бей. С одной стороны, представляется контринтуитивным (если не просто ошибочным) настаивать, что они не могут быть включены во «все что угодно». Однако, с другой стороны, очевидно, что они «вводятся в рассмотрение» с помощью субстантивного выражения во множественном числе, а именно с помощью определенной дескрипции «рыбы в заливе Джорджиан-Бей» или с помощью указательного местоимения: «те рыбы». В любом значении слова «единичный» из естественного языка эти выражения не вводят нечто в рассмотрение посредством «единичного, однозначно распознающего субстантивного выражения». Дело обстоит так просто постольку, поскольку указующие выражения в таких случаях стоят не в единственном, а во множественном числе. Рыбы в заливе Джорджиан-Бей — это, очевидно, много вещей, а не одна. Этот факт, если принять его, вполне совместим с определенным «наивным», но совершенно безвредным пониманием ЧПО, согласно которому данное понятие может быть представлено как в форме единственного, так и в форме множественного числа.

Тем не менее удивительным образом общим местом является позиция, согласно которой неединичные конструкции (в частности, те, которые включают коллективную предикацию) стоит понимать как семантически единичные, обозначающие такие коллективные сущности, как классы, суммы, множества. По иронии судьбы, как было отмечено выше, именно этот тезис появляется на страницах Расселовского «Введения в математическую философию», где Рассел утверждает (хотя и с подчеркнуто серьезными оговорками), что определенные дескрипции во множественном числе обозначают классы [25]. Макс Блэк, как представляется, также подписался бы под этим принципом, утверждая, что мы можем построить:

идеализированный язык математической теории множеств на основе нестрогих, но вполне пригодных форм употребления референциальных выражений во множественном числе из естественного языка для того, чтобы получить абстрактное понятие множества как <…> нескольких вещей, к которым единовременно производится референция. [Black 1971, 633–4]

Э. Дж. Лоу объявляет, что он «рассматривает именные группы (noun phrase) во множественном числе, к примеру «эти планеты» (the planets), как обозначающие множество, <…> понимаемое <…> просто как несколько вещей» [Lowe 1995, 522–3]. Согласно такого рода подходу, ни понятие «многие» (the many), ни употребление выражений во множественном числе не требует изменения доктрины о том, что все существующее существует как единичное. Многие также считаются чем-то одним; референциальное выражение во множественном числе обозначает собственно единичное — одно множество или, равным образом, один класс. Согласно таким подходам, синтаксически множественная референция является семантически единичной. Здесь имеет место такой смысл «единичного», в котором «единичное» и «референция» имеют одинаковый объем, а «объект» соотносится с обоими [26].

В то же время, конечно, предложения, содержащие существительные во множественном числе, достаточно часто можно легко свести к предложениям, которые (очевидным образом) содержат только единственное число: «Рассел и Фреге были логиками», «Мои собаки — пудели» и т.п., легко сделать предложениями об одном индивиде, которые в формализованном виде содержат лишь единичные переменные, кванторы, предикаты и константы. В таких случаях трудно найти хорошее основание для введения языка множеств. С другой стороны, иногда предложения с существительными во множественном числе не сводимы к предложениям с существительными в единственном числе. К примеру, очевидно, что в силу наличия коллективной предикации предложение

Несколько собак окружило лису

не может, сохранив коллективную предикацию, быть переведено в предложения с существительными в единственном числе о каждой отдельной собаке [27]. Именно в подобных случаях стандартная стратегия — рассматривать предложение как обозначающее множество или набор объектов, а следовательно, семантически единичное (будь то в реальности или только прагматически и инструментально). Это действительно позволяет обойти вопрос о коллективной предикации, хотя и ценой онтической пролиферации, введения дополнительной онтической категории отдельных коллективных сущностей в качестве значений (единичных) переменных [28]. Термин Маккея «сингуляризм» был введен именно для обозначения этой сущностно редукционистской позиции. Благодаря Булосу, а также Маккею и другим исследователям стало ясно, что нередуцируемые предложения с существительными во множественно числе можно представить в менее сомнительном с онтической точки зрения свете [29].

Булос (возможно, самый влиятельный защитник подобного подхода) обратил внимание на множество синтаксически простых предложений, к примеру «Скалы обрушились», которые (главным образом благодаря недистрибутивному характеру предикатов), с одной стороны, необходимо включают множественное число, с другой — могут быть поняты и формально представлены без всякой сингуляристской редукции. Именно в этой связи он правдоподобно замечает:

Безнадежно пытаться сказать нечто большее о значении предложения «К являются M» (‘The Ks M’), чем следующее: есть некоторые вещи, такие что они K и они M. [Boolos 1998, 168]

В действительности Булос убеждает нас

Оставить идею, согласно которой использование форм во множественном числе должно пониматься так, чтобы требовалось признавать существование множеств («классов» и т.п.). <…> Сущности нельзя умножать без необходимости. <…> Дело не обстоит так, будто в мире есть два вида вещей: индивиды и наборы… Скорее есть два вида референции к одним и тем же «вещам». [Boolos 1984, 442]

Таким образом Булос утверждает, что «ни использование множественного числа, ни применение второпорядковой логики не обязывает нас признавать существование дополнительных предметов помимо тех, относительно которых мы уже приняли обязательства».

Семантически множественное число не является жирно написанным единственным числом. Вместо того чтобы следовать редукционистскому пути, как призывает сингуляристский канон стандартной логики, исчисление предикатов может быть расширено таким образом, чтобы справляться с нередуцируемыми предложениями во множественном числе именно как с таковыми [30]. Здесь потребуется лишь еще одна семантическая категория переменных (противоположенная значениям переменных). Благодаря использованию плюральных переменных, каждая из которых может принимать в качестве значения любое число объектов (или, другими словами, некоторые объекты), подобная логика может быть расширена так, чтобы предоставлять разумную и интуитивную семантику для нередуцируемых предложений во множественном числе. Таким образом, мы может признать наличие нередуцируемо коллективных выражений, но не соответствующие коллективные объекты. Для этого применяются семантически специфичные символизмы, которые не приводят к принятию конкретных онтологических обязательств [31]. Кратко: у нас появляется расширенная семантика без соответствующего расширения онтологии. Маккей формулирует это так:

множественное и единственное число в конечном счете опираются на одну и ту же онтологию. <…> Если мы берем единственное число за основу, добавление множественного числа не добавит новых вещей в онтологию; <…> семантика языка множественного числа сама по себе не требует множеств или мереологических сумм. [McKay 2008, 302] [32]

Эта позиция не требует отрицать полезность понятий множества или класса. Она лишь настаивает, что надлежащее применение понятий из теории множеств требует ресурсов и оснований, которые выходят за пределы семантики референции множественного числа.

В заключение стоит сказать, что дух ТУП в своей основе никоим образом не требует согласия с неограниченной концепцией ЧПО или сингуляризмом. Напротив, он лишь требует признать, что наш язык — это исключительно язык объектов и что разговор об объектах во множественном числе относится к той же самой категории, что и разговор об объектах в единственном числе. В самом верном и разумном (менее «вольном») своем понимании ТУП не требует, чтобы философски одобряемая референция всегда так или иначе была в единственном числе. С формальной точки зрения, нет нужды в такого рода единичном объекте. как определенный (the) объект референции во множественном числе, не нужна единица (unit) в качестве «многих» (the many). Согласно подходу Булоса и тех, кто солидарен с ним в отрицании «сингуляризма», ограниченная концепция ЧПО просто-напросто более правдоподобна. Признание предложений с множественным числом в качестве дополнительной и отдельной семантической категории не требует дополнительной онтической категории. С этой точки зрения, неограниченный сингуляристский подход (в сущности являющийся формой монизма) требует онтологизации того, что на самом деле является лишь семантической оппозицией. Таким образом, прямо противоположенный сингуляризму плюрализм в стиле Булоса может быть охарактеризован как позиция, согласно которой абстрактное общее понятие объекта или единицы соответствует только семантике референции единственного числа и не может поглотить или покрыть референцию множественного числа, которая очевидным образом не единична. Согласно данной позиции, хотя здесь и утверждается важное семантическое различение, содержание максимы «Все существующее существует как единичное» просто не входит в противоречие с максимой «Все существующие существуют как многие». Онтологически эти две максимы совершенно равны по значимости, и нет хороших оснований давать привилегии единственному числу.

 

3.2 Борьба Рассела против сингуляризма

Этот формальный разрыв с сингуляризмом, не будучи чем-то универсально признанным, очевидным образом предвосхищается или предвещается в ранних работах Рассела. Помимо прочего, «Основоположения математики» содержат нерешительную защиту плюрализма от неограниченного сингуляристского/монистического тезиса. Хотя эта защита и не до конца разработана, она представляется достаточно важной для того, чтобы кратко ее повторить. Рассел сосредотачивается на нередуцируемых предложениях во множественном числе, к примеру:

(а) Браун и Джонс являются двумя из почитателей Мисс Смит.

Он отмечает, что «именно Браун и Джонс являются двумя, это не верно относительно кого-то из них по отдельности». На этом основании можно, по крайней мере на первый взгляд, сделать вывод, что «являются двумя» истинно относительно обоих коллективно. Кратко: что «Браун и Джонс» обозначают объединенный коллективный субъект коллективной предикации (иными словами, множество или класс). Однако Рассел настаивает, что

именно Браун и Джонс являются двумя, <…> целое из Брауна и Джонса не является двойным, ведь оно только одно. [Russell 1937, 57]

Как представляется, Рассел имеет в виду следующее: если допустить, что Браун и Джонс образуют множество, остается тот факт, что именно членов множества два, предикация «являются двумя» относится к членам, а не к самому множеству. Более того, он настаивает, что класс

по крайней мере в одном из смыслов отличается от целого, составленного из его членов, поскольку целое по своей сути является только одним, а класс, если он содержит много членов, является <…> именно тем типом объекта, относительно которого можно сказать «многие». [Russell 1937, 69]

Именно здесь Рассел представляет пресловутую терминологию «класса как многого», настаивая, что должно иметь место «исходное различие между классом как многим и классом как одним; <…> многие — это только многие, они не являются также одним».

Или, как он пишет:

В пропозиции вроде «A и B являются двумя» нет логического субъекта: утверждение относится не к A и не к B, не к целому, состоящему из обоих, но строго и исключительно к A и B. [Russell 1937, 77]

И вновь, с некоторым налетом парадоксальности, он настаивает, что «множество (plurality) терминов не является логическим субъектом, когда ему приписывается число; такие пропозиции имеют не один субъект, но много субъектов» [Russell 1937, 69, fn.]. Видя, что понятие «многих» как некоторого одного очевидно некорректно, Рассел героически пытается дать теоретическое выражение некоторому формальному понятию абсолютного многообразия многого. Он пытается продвинуть идею (схожую, по сути, с более ясными и разработанными взглядами Булоса и Маккея), согласно которой просто не существует такого объекта как «многие», не существует определенного (the) логического субъекта у предложения с семантикой множественного числа, несмотря на потенциально коллективный характер предикации. Рассел, очевидно, склоняется к тому, что нет единичного субъекта коллективной (в данном случае — специфически числовой) предикации; «вообще нет единичного члена, который является собранием многих членов…» [Russell 1937, 514]. В этом трезвом суждении его, помимо прочих, поддерживает Питер Гич, которому идея класса как многого представлялась «радикально противоречивой» [Geach 1972, 225]. Таким образом, плюралистическая версия ТУП благодаря своей ограниченности одновременно является более богатой семантически и более онтологически экономной, чем монистическая/сингуляристская версия. Тем не менее необходимо сказать, что сингуляристская версия остается очень живучей. Однако работы Рассела, Булоса и Маккея определенно показывают, что плюрализм все же является более правдоподобным подходом.

Между тем насколько в конечном счете он правдоподобен в качестве подхода к базовым логико-семантическим категориям референции? В работах Фреге есть несколько хорошо известных замечаний, которые связаны с вопросом о предикативной формулировке ТУП. По иронии судьбы простой шаг по признанию и принятию семантически плюральных предложений ведет в том направлении, которое угрожает подорвать ТУП в его наиболее разумной (в силу ограниченности) версии. Это обусловлено открытием семантического пространства неединичности, которое могут занимать не только плюральные предложения.


3.3 Фреге, счетность, «существительные массы» или неисчисляемые существительные

В качестве тезиса относительно значения общих терминов ТУП может быть сформулирован как требование, по которому все субстантивные предикативные выражения (понятия, виды) должны удовлетворять понятию объекта, будь то в единственном или во множественном числе. Согласно этому тезису субстантивные предикативные выражения всегда ограничены неотъемлемой числовой составляющей. Вполне понятно, что, к примеру, существительные в единственном числе «кролик», «дерево» и «планета» удовлетворяют понятию объекта. Поскольку такие общие термины как «кролик», «дерево» или «планета» (в единственном числе) истинны относительного чего-то, они истинны (в силу своего значения) относительно одного предмета за раз.

Однако характеристика «субстантивное предикативное выражение», представленная выше, предвосхищается проблемой, которую отметил Фреге:

Единицей относительно некоторого конечного числа может быть лишь такое понятие, которое определенно ограничивает подпадающее под него и не допускает никакого произвольного деления. <...> Не все понятия устроены таким образом. Мы можем, к примеру, разделить нечто подпадающее под понятие «красное» на части различным образом, так что части все еще будут входить в то же понятие «красное». [Frege 1984, 66]

В несколько более современной (куайновской) терминологии идею Фреге можно передать, сказав, что термины вроде «кролик» и «планета» являются терминами «разделенной референции», включают в себя принципы подсчета того, к чему они применяются, а термины в форме прилагательных вроде «красное» — не включают. Утверждение, что нечто (к примеру, кровь) — красное, не означает, что это нечто можно посчитать как единицу. Тогда как утверждение, что нечто является планетой или круглым, означает это. Очевидно, нужны дополнительные аргументы для обоснования того, что понятия вроде «красное» должны (непрямо) удовлетворять понятию объекта. Однако какие это могли бы быть аргументы, совсем не ясно.

Это вовсе не последнее слово по данному вопросу, поскольку проблема таких субстантивных терминов как «кровь» или «золото» остается нерешенной. Не будет преувеличением сказать, что весь статус ЧПО и ТУП может быть поставлен под вопрос так называемой «проблемой терминов массы», как ее назвал Дэвидсон [Davidson 1967]. Так, существительные массы (или, точнее, несчетные существительные, что является более инклюзивной и более точно определенной категорией) так же, как и существительные во множественном числе, не удовлетворяют сингуляристской версии ТУП. На самом деле многие несчетные существительные в некотором ограниченном смысле являются семантически множественными. Так, «мебель» примерно соответствует предметам мебели, «автомобильная пробка» — множеству стоящих машин, «одежда» — множеству предметов гардероба и т.д.

Однако существует ряд существительных, которые не являются семантически множественными, и поэтому соответствующие квантифицированные предложения не всегда могут быть переведены в единственное число. К примеру, «Всякая вода содержит примеси» в противоположность «Все яблоки содержат пестициды» или «Весь рогатый скот имеет хвосты». Это именно те предложения, в отношении которых ТУП даже в самой свободной его форме может быть трудно отстоять. В любом случае, если кто-то принимает некоторую версию семантического плюрализма, схожую с позициями Булоса и Маккея, согласно которой референция во множественном числе нередуцируема, то нет каких-либо явных причин останавливаться только на этом, нет явных причин ограничивать неединичность исключительно формой множественного числа. Семантика несчетной референции также может оказаться не единичной и не множественной, обозначающей и не одну, и не много вещей [33]

 

3.4 «Материя и вещи»: онтическая проблема объектов

В онтических терминах проблему можно еще более заострить, поставив вопрос о том, что для материала (вида материи или вещества вроде снега или пива, железа, золота или воды) значит существовать. Стандартный, традиционный ответ, конечно, состоит в том, что существование этих различных видов материи состоит именно в существовании конкретных их образцов. В случае металла золото оно состоит в существовании этого конкретного золота здесь и сейчас. В случае с химическим соединением воды — это существование воды в моем и вашем стакане. Аналогичным образом это касается любого вида материи [34]. В общем, согласно данному ответу, существование металлов, жидкостей, химических элементов и соединений состоит в существовании отдельных объектов, сущностей или единиц определенного типа, которые нередко определяются как «количество» или «порции» материи [35].

Тем не менее, как однажды заметил Маккей, у этой позиции есть очевидная семантическая проблема (скептическое размышление на эту тему также можно найти в недавней работе Элдера [Elder 2008, section 2]. Слова для обозначения материала или «существительные массы», очевидно, относятся к семантической категории несчетных существительных в противоположность категории вещей, или счетных существительных, к примеру слов «планета», «собака» и «столб». Счетные существительные сами по себе являются либо семантически единичными, либо множественными. Подкатегории единичности и множественности практически исчерпывают категорию счетных существительных. Отсюда можно было бы сделать вывод, что несчетные существительные не могут быть ни единичными, ни множественными. Это соображение, как представляется, имеет фундаментальный характер. Из него прямо следуют два других положения.

Во-первых, отсюда следует, что несчетные существительные делят с множественными существительными характеристику неединичности. Если одной из характеристик значения словосочетания «семантически единичный» является то, что семантически единичные существительные обозначают или соответствуют отдельным единицам, то семантически неединичные, будь то множественные или несчетные, должны каким-то образом не обозначать или не соответствовать отдельным единицам. Как лаконично замечает Маккей, хотя несчетные существительные равны множественным в отношении их неединичности,

речь во множественном числе имеет те же самые естественные семантические единицы, что и речь в единственном числе, но речь о материи не имеет естественных семантических единиц, а референция и предикация работают по иной модели, нежели в случае с индивидом или свойством. [McKay 2008, 316–7]

Из этого следует, что несчетные существительные не могут обозначать или соответствовать отдельным «количествам» или «порциям» материи. Дело обстоит так, поскольку в понятии такого рода объектов нет ничего, кроме идеи того, что данное существительное обозначает, с ключевой оговоркой, что модель обозначения единична, т.е. что обозначается некоторого рода единица. В результате он делает вывод, что в случае со словами вроде «вода»

нам не следует ожидать успешной редукции к единичной референции и единичной предикации, как того потребовало бы применение традиционной первопорядковой логики. <…> [К]огда мы говорим, что вода окружает наш остров, <…> используется не дискурс единичного (об индивиде) и не дискурс множественного (о некоторых индивидах). Не существует отдельного индивида или каких-либо определенных индивидов, которых мы обозначали бы словом «вода». [McKay 2008, 310–11]

На данном этапе онтический вопрос представляется весьма важным. Если, употребляя слово «вода», мы не обозначаем какого-либо «отдельного индивида или определенных индивидов», то что тогда мы обозначаем? Именно в этом состоит сила вопроса Маккея, когда он спрашивает, «каков субъект фундаментальной предикации несчетных существительных». Это вопрос о том,

что удовлетворяет переменной x в пропозиции «x — это вода». Особенно этот вопрос труден, если мы понимает квантифицированные фразы в общем духе стандартной модели. <…> Мы либо должны понять, какие значения может принимать x, либо предложить некоторый другой анализ квантифицированных фраз (курсив мой. — Г.Л.). [McKay 2008, 305]

Его ответ заключается в том, что мы должны

говорить о некоторой материи, не о вещи или некоторых вещах, и в этом смысле референция к массе и предикация массе онтологически более значимы, чем множественная референция и предикация. Здесь мы, как представляется, ступаем на новую территорию онтологически, а не только грамматически. [McKay 2008, 311]

Хотя «многие» (the many) и «много» (the much) равным образом неединичны, все же «многие» — это лишь многие единичные, тогда как «много», будучи и не единичным и не многим, это ни что иное как «много». Мысль, столь ясно выраженная Тугендхатом, что есть лишь одна исчерпывающая и максимально общая онтическая категория, а именно категория объектов, индивидов или вещей, категория, которая включает абсолютно все, о чем можно говорить и которая в некотором смысле является пустой, ставится под сомнение мыслью о том, что есть две взаимоисключающие онтические категории или два понятия. Как «индивид или объект некоторого рода» естественным образом служит в качестве неопределенного родового выражения онтической категории всякого возможного вида индивидов или объектов, так, согласно позиции Маккея, «некоторая материя некоторого рода» может служить в качестве неопределенного выражения для этой новой онтической категории всякого рода материи.

Однако если пойти этим путем в случаях, отличных от «одежды», где «много» не замещает «многие», если признать, что «много» — это онтическая категория, если даже согласиться, что мы имеем дело не с «единицей», то можно прийти и к парадоксу. Как искренне признает Маккей,

если мы не собираемся редуцировать разговор о массе к разговору о вещах, введя некоторую категорию сущностей, тогда мы должны каким-то образом объяснить разговор о не-сущностях. [McKay 2008, 316]

Однако разве в идее о ряде неединиц, каждая из которых — это лишь некоторая материя, не содержится очевидной логической абсурдности? Если существует нечто, что может иметь несколько отдельных образцов, то в минималистском смысле «сущностей» (обозначающем предметы, которые можно посчитать как единичные) это «нечто» едва ли нельзя считать отдельными сущностями. Сказать, что не может существовать ряд не-сущностей, представляется просто трюизмом. Решение этой проблемы вовсе не очевидно. Предположим, однако, что успешное разрешение этих трудностей вместе с соответствующими алгоритмами решения найдено. Тем не менее необходимые отклонения от совершенной элегантности стандартных форм исчисления предикатов и все связанные с этим сложности могут представляться соображением против таких отклонений, но в пользу редукционизма. Очевидно, подобная стратегия может привлекать просто в силу собственного удобства. Однако удобный вариант — это одно, а объективное разрешение формальных затруднений — совсем другое [36].

 

Библиография

Переводы цитат

    • Витгенштейн Л. Логико-философский Трактат. // Витгенштейн Л. Философские работы / Пер. с нем. М. С. Козловой и Ю. А. Асеева. Ч. I. — М.: Гнозис, 1994. С. 1–73.

    • Локк Дж. Опыт о человеческом разумении // Лок Дж. Сочинения в 3-х т. Т. 1–2. — М.: Мысль, 1985.

    • Милль Дж. Ст. Система логики силлогистической и индуктивной: изложение принципов доказательства в связи с методами научного исследования. М.: Изд-во URSS, 2011. 832 с.

    • Стросон П. Ф. Индивиды. Опыт дескриптивной метафизики. / Пер. с англ. В.Н. Брюшинкина и В.А. Чалого. Калининград: Изд-во РГУ им. И. Канта, 2009. 328 с.

    • Фреге Г. Функция и понятие // Логика и логическая семантика. Сборник трудов / Пер. с нем. Б. В. Бирюкова под ред. З. А. Кузичевой: учебное пособие для студентов вузов. — М.: Аспект Пресс, 2000. С. 215–230.

    Англоязычная библиография

      • Black, M., 1971, “The elusiveness of sets,” The Review of Metaphysics, 24: 614–636.

      • Boolos, G., 1984, “To be is to be the value of a variable (or to be some values of some variables),” Journal of Philosophy, 81: 430–449.

      • –––, 1998, Logic, Logic and Logic, R. Jeffrey (ed.), Cambridge, Mass.: Harvard University Press.

      • Cartwright, H., 1970, “Quantities”, The Philosophical Review, 79: 25–42.

      • –––, 1993, “On Plural Reference and Elementary Set Theory”, Synthese, 96: 210–254.

      • Casati, R., 2004, “Is the Object Concept Formal?”, Dialectica, 58 (3): 383–394.

      • Chappell, V. C., 1971, “Stuff and Things”, Proceedings of the Aristotelian Society 71: 61–76.

      • Davidson, D., 1967, “Truth and Meaning”, Synthese, 17: 304–23.

      • Elder, C., 2008, “Against Universal Mereological Composition”, Dialectica, 62 (4): 433–454.

      • –––, 2007, “Realism and the problem of Infimae Species”, American Philosophical Quarterly, 44 (2): 111–127.

      • Frege, G., 1884, Foundations of Arithmetic, J.L. Austin (trans.), Oxford: Blackwell, 1959.

      • –––, 1891, “Function and Concept” by P. Geach in Translations from the Philosophical Writings of Gottlob Frege, P. Geach and M. Black (eds. and trans.), Oxford: Blackwell, second edition, 1960.

      • Geach, P., 1972, Logic Matters, Oxford: Blackwell.

      • Hacker, P., 1979, “Substance: The Constitution of Reality”, in P. French, T. Uehling, and H. Wettstein (eds.), Midwest Studies in Philosophy (Volume 4), Minneapolis: University of Minnesota Press, 239–61.

      • Hawthorne, J. and Sider, T., 2002, “Locations”, Philosophical Topics, 30: 53–75.

      • Honderich, T., 1995, The Oxford Companion to Philosophy, Oxford: Oxford University Press.

      • Jacquette, D., 1999, “Abstract objects”, in The Cambridge Encyclopedia of Philosophy, Cambridge: Cambridge University Press.

      • Kamp, H., and Reyle, U., 1993, From Discourse to Logic, Dordrecht; Boston: Kluwer Academic.

      • Koslicki, K., 2003, “The Crooked Path from Vagueness to Four-Dimensionalism” in Philosophical Studies, 114: 107–34.

      • Laycock, H., 2006a, Words without Objects, Oxford: Oxford University Press.

      • –––, 2006b, “Variables, Generality and Existence”, in Paolo Valore (ed.), Topics on General and Formal Ontology, Milano: Polimetrica, 27–52.

      • –––, 2005, “Mass nouns, Count nouns and Non-count nouns: Philosophical Aspects”, Encyclopedia of Language and Linguistics, 2nd Edition, Oxford: Elsevier.

      • Lewis, D., 1966, “An argument for the identity theory”, The Journal of Philosophy, 63 (2): 17–25.

      • Locke, J., 1924, Essay Concerning Human Understanding, Pringle-Pattison (ed.), Oxford: Clarendon Press.

      • Lowe, E.J., 1995, “The Metaphysics of Abstract Objects,” Journal of Philosophy, 92 (10): 509–524.

      • –––, 2005, “Things”, The Oxford Companion to Philosophy, 2nd Edition, Oxford: Oxford University Press.

      • McKay, T., 2006, Plural Predication, Oxford: Oxford University Press.

      • –––, 2008, “Critical Notice” of Words without Objects, Canadian Journal of Philosophy, 38 (2): 301–323.

      • Mill, J. S., 1900, A System of Logic, London: Longmans, Green.

      • Oliver, A., 1994, “Are subclasses parts of classes?” Analysis, 54 (4): 215–223.

      • –––, 2005, “Abstract entities”, The Oxford Companion to Philosophy, 2nd Edition, Oxford: Oxford University Press.

      • Quine, W.V., 1982, “Boolean algebra.”, in Methods of Logic (Chapter 20), Cambridge, MA: Harvard University Press.

      • –––, 1969, “Speaking of Objects,” reprinted in Ontological Relativity, New York: Columbia University Press.

      • –––, 1960, Word and Object, Cambridge, MA: MIT Press.

      • Russell, B., 1903, The Principles of Mathematics, Cambridge: Cambridge University Press; reprinted, London: G. Allen & Unwin, 1937.

      • –––, 1919, Introduction to Mathematical Philosophy, London: G. Allen & Unwin.

      • Sommers, F., 1963, Types and OntologyThe Philosophical Review, 72: 327–363.

      • Strawson, P. F., 1959, Individuals: An Essay in Descriptive Metaphysics, London: Methuen.

      • Thomasson, A. L., 2007, Ordinary Objects: Oxford University Press.

      • Thompson, M., 1965, “Abstract Entities and Universals”, Mind (New Series), 74 (295): 365–381.

      • Tugendhat, E., 1982, Traditional and analytical philosophy: Lectures on the philosophy of language, Cambridge: Cambridge University Press.

      • Wetzel, L., 2009, Types and Tokens: On Abstract Objects, Cambridge, MA: MIT Press.

      • Wittgenstein, L., 1921, Tractatus Logico-Philosophicus, D.F. Pears and B.F. McGuinness (trans.), London: Routledge & Keegan Paul, 1961.

      • Yi, Byeong-Uk, 1999, “Is Two a Property?” Journal of Philosophy, 96(4): 163–90.

      • van Cleve, J., 1985, “Three versions of the bundle theory”, Philosophical Studies, 47: 95–107.

      • Zalta, E. N., 1983, Abstract Objects: An Introduction to Axiomatic Metaphysics, Dordrecht: D. Reidel, Kluwer.


        Перевод А.С. Мишуры

         

        Примечания

        [1] Имеет место некоторое пересечение темы данной статьи с другими статьями Стэнфордской философской энциклопедии, чьи темы относятся к конкретным подкатегориям понятия объект. Таковы, к примеру, категории субстанции или абстрактного объекта. Однако это не обязательно означает пересечение содержания. В данной статье подобные категории кратко обсуждаются в качестве конкретных приложений или подкатегорий формальной категории, а не как сами по себе значимые темы.

        [2] Пресловутый платонизм Рассела в контексте текущих задач можно проигнорировать.

        [3] В таком понимании мы можем поставить вопрос как относительно аристотелианской, так и относительно кантианской концепции категорий.

        [4] Возможно, нам вместе с Булосом (чтобы учесть имеющийся прогресс) стоит говорить о значениях переменной.

        [5] Ответ можно найти в семнадцатой главе, следующей за знаменитой формулировкой теории дескрипций. В данной работе мы не касаемся вопроса о том, относится ли эта доктрина к значению референции во множественном числе вообще или, возможно, только к семантически нередуцируемым предложениям во множественном числе.

        [6] Схожим образом Хелен Кэтрайт заявляет, что, будь то одна или много, «Идентичные кошки это одно — одна кошка или одно множество кошек» [Cartwright 1970].

        [7] Подобный «чистый составной» объект предположительно надо отличать от пары в том смысле, в каком Сименс и Хальске, будь они женаты или связаны каким-либо другим личным отношением, конвенционально рассматривались бы как образующие (constitute) одну пару.

        [8] Иначе говоря, его мучительное рассмотрение того, что он здесь называет «классом многого», как кажется, завершилось сомнением в изначальной идее как таковой.

        [9] Недавние работы зафиксировали возникновение термина «сингуляризм» для характеристики данной позиции. Более подробно вопрос рассматривается в Части 3.

        [10] Ставшее в последнее время практически повсеместным возрождение скепсиса в отношении так называемых «обыденных» объектов не входит в предмет рассмотрения данной статьи.

        [11] Этот момент по-разному подчеркивали и Куайн, и Стросон.

        [12] Дело, пожалуй, дополнительно осложняется самой природой понятия субстанции. Ведь если понимать субстанцию (вместе с аристотелевской и рационалистской традицией) как то, что «существует независимо», то платоники, в частности, могут пожелать рассматривать числа не просто как абстрактные объекты, но также и как субстанции, а следовательно, как объекты в полнокровном, субстанциальном смысле слова, которое обычно используется исключительно для конкретных сущностей. С другой стороны, фрегевские понятия, понимаемые как сущностно «неполные», не могут обладать субстанциальностью, а следовательно, и объектностью в такого рода ограниченном смысле.

        [13] Это замечание не стоит считать шутливым. В свете развития космологии и квантовой механики более нельзя как нечто само собой разумеющееся утверждать, что пространство-время, пространство или время являются хорошо разграниченными онтическими категориями.

        [14] Схожим образом в своей «Метафизике абстрактных объектов» Э. Дж. Лоу говорит об универсалиях как об абстрактных сущностях. Однако он отмечает, что частицы золота «растворимы в aqua regia» только в силу того, что они являются инстанциациями вида, золота. Между тем это означает, что физическое свойство приписывается в первую очередь видам, и только посредством этого — конкретным инстанциациям. Этот вопрос рассматривается далее в разделе 2.3.

        [15] Именно здесь теория множеств смыкается с мереологией. См. [Cartwright 1993]. В то же время тот факт, что они являются продуктами человеческой деятельности (артефактами, а следовательно, определяются скорее функционально, а не физически), можно считать существенным элементом их существования в качестве множеств.

        [16] Нельзя, к примеру, считать самоочевидным, что статус предметов как типов или универсалий влечет их каузальную инертность. Возможно, структура («форма», «устройство») конкретного объекта может иметь центральное значение для его каузальных сил. Будь то самолетное крыло, микрочип или кусок машинного кода (в котором имеет значение только синтактическая структура, оцифрованная в последовательность чисел), структурность представляется ключевым моментом. Структуры сами по себе являются первостепенными объектами математики, отсюда тесная связь между математикой и физикой, а также между физикой и инженерией. Возражение, что такие структуры должны здесь пониматься как токены или тропы, а не как типы или полноценные платонические качества, представляется относительно слабым. Согласно их собственной характеристике, сторонники теории тропов классифицируют сами тропы как абстрактные или «совершенные» партикулярии. Более того, как доказывал Армстронг и некоторые другие философы, каузальные отношения подразумевают законы, которые сами по себе требуют референции к универсалиям, общим свойствам и т.п.

        [17] Параллельный прототипический подход см. в [Quine 1960, ch. 3].

        [18] Так, когда Дэйл Джекет темно рассуждает об абстрактном треугольнике, имеющем лишь общие для всех треугольников свойства и ничего специфичного для конкретного треугольника вроде размера и формы, кажется, что подразумеваемое им вообще не может быть треугольником, но является скорее сугубо абстрактным атрибутом. Теория абстрактных объектов Залты [Zalta 1983] может предоставить Джекету более изощренный вариант, хотя представляется очевидным, что соответствующий абстрактный объект даже потенциально не может быть треугольником. Конечно, характеристика Локковской «общей абстрактной идеи» треугольника, данная Беркли в очень похожей формулировке, была нацелена не на прояснение, но скорее на редукцию идеи Локка. Однако актуальная дискуссия показывает, что справедливость берклеанской интерпретации Локка находится под очень серьезным вопросом.

        [19] В таком случае, к примеру, персонаж Шекспира по имени «Гамлет» не может рассматриваться как некие атрибуты, соответствующие так называемому абстрактному единичному термину (атрибуты чего?).

        [20] «Следовательно, онтической», поскольку характерной чертой эмпирицистской методологии является эпистемологизация онтологических категорий. Хотя здесь и не место это делать, мы можем легко зафиксировать сохраняющееся влияние эмпиризма как в эпистемологии, так и в метафизике.

        [21] Этот вопрос очевидно связан со спором относительно так называемых «существительных массы», слов для обозначения материала, который будет рассмотрен далее.

        [22] Эта тема рассматривается в [Laycock 2006, ch. 5, sections 6 & 7].

        [23] В этом заключается одно из оснований в пользу редукционистского подхода к так называемым «терминам массы» в [Quine 1960, ch. 3].

        [24] Скептицизм относительно традиционного (неэпистемического) понятия субстанции, конечно, никуда не исчез, но часто и настойчиво продвигается (главным образом через указание на туманность понятия субстанции), особенно в связи с недавней популярностью мереологических стилей построения онтологии. Эта проблема не рассматривается в данной статье. Подробное обсуждение с упором на недавние работы Теда Сайдера см. в [Koslicki 2003].

        [25] «В данной главе, — пишет он, — мы займемся the во множественном числе: жителями Лондона (the inhabitants of London), сыновьями богатых (the sons of rich men) и т.д. Другими словами, мы будем разбираться с классами».

        [26] Стоит сделать одно предупреждение в этой связи. Граница между монистическими доктринами и булосовским плюрализмом, для которого некоторые предложения во множественном числе невозможно редуцировать к единственному числу, отнюдь не является четкой. Поскольку в отсутствие какого-либо определяющего принципа единства идея «класса» как лишь «нескольких объектов», или «нескольких вещей» Лоу, становится не более чем идеей многого, короче говоря расселовским не вполне проясненным понятием «класса как многого».

        [27] Анонимный читатель предположил, что тут есть варианты, отметив, что «В Дэвидсоновской понятийной рамке мы можем рассмотреть следующую редукцию: (∃e) (e окружает & Агент(e) = собака & Окружаемое(e) = лиса1) & (∃e) (e окружает & Агент(e) = собака2 & Окружаемое(e) = лиса1) &… Или мы можем пойти от множественной квантификации по событиям, сохраняя субстанции в единственном числе: (∃Es) (Всякое e среди E является окружением, всякое e среди Es имеет одну и ту же лису в качестве окружаемой, и для каждого e среди Es, (∃x) (x собака и агент e)). Здесь требуется множество событий окружения, а также каждая отдельная собака как агент конкретного события окружения. Последний вариант менее проблематичен, поскольку «быть окружением» может быть внешним свойством события, о котором идет речь. Как один футболист может быть агентом события, которое удовлетворяет внешней дескрипции «победа в Чемпионате Мира за команду Испании», так и одна собака может быть агентом события, которое удовлетворяет внешней дескрипции «быть окружением». Первое предложение требует референции к отдельным собакам, которой нет в первоначальном предложении. Естественность (и метафизику) таких парафразов относительно форм естественного языка я оставляю на суд читателя.

        [28] Эти объекты обозначаются различным образом и потенциально с различными коннотациями: «множества», «классы», «множественности» (pluralities), «суммы», «наборы» и «множественные объекты».

        [29] См. [Boolos 1998; McKay 2006]. Фрегевский редуктивный вариант рассмотрения называется Маккеем сингуляристской стратегией.

        [30] Точный характер связей между стратегией Булоса и несингуляристским подходом Рассела, который будет рассмотрен далее, не вполне ясен.

        [31] В то же время онтическая значимость такого рода символизмов (или ее отсутствие) нуждается в эксплицитном постулировании, поскольку имеет место спонтанная и наивная тенденция философского мышления принимать всякий отдельный тип символизмов именно в качестве обозначения соответствующего отдельного типа объектов (или, как выразился Рассел, имеет место неспособность различать грамматический и логический субъект).

        [32] Как метко отметил Булос, «странно думать, что, кушая утром шоколадные колечки Чириос, вы кушаете множество, ведь вы едите Чириосы; <…> из того, что в тарелке есть несколько Чириосов, не следует, как хотели бы некоторые теоретизирующие относительно семантики множественного числа, что существует некоторое множество, объемлющее все эти Чириосы». Классический пример такого подхода можно найти в разборе Булосом так называемого предложения Гича-Каплана: «Некоторые критики хвалят только друг-друга». Cтоит отметить, что Рассел, в отличие от Фреге, боролся с идей коллективной предикации в качестве логически отдельного феномена, не включающего коллективные единицы, поскольку ее нельзя истолковать через единичные логические субъекты. На самом деле во многом находясь в русле своего различия между логическим и грамматическим субъектом, Рассел боролся против онтологизации семантической неединичности. Это обстоятельство достаточно важно в контексте общей проблематики нашей статьи и будет рассмотрено далее. Оно также анализируется в статье по множественной квантификации (plural-quantification), где утверждается, что «В том, что некоторые семантические значения порождают онтологические обязательства, а другие нет, может быть нечто произвольное. С другой стороны, в пользу альтернативной точки зрения можно сказать, что она больше соответствует сильной интуиции, согласно которой утверждения во множественном числе онтологически невинны». Однако анти-сингуляристский ответ в данном случае может только настаивать на общем и принципиальном различении между семантическими и онтологическими вопросами.

        [33] Этот вопрос рассмотрен в [Laycock 2006a], где общий статус неединичных предложений исследован достаточно подробно.

        [34] См. работы Вир Чапел [Chappell 1971] и Питера Хакера [Hacker 1979], где эксплицитно выражена эта точка зрения. Она, однако, отстаивается большинством из тех, кто писал на эту тему, включая Кэтрайт, поскольку (как и было отмечено в нашей работе) трудно понять, какие возможны альтернативы данной позиции в ее формализованном виде.

        [35] Разница с организованными индивидуальными субстанциями заключается в том, что здесь имеется представление о виде объектов, которые совершенно безразличны к форме; такие объекты могут существовать сколько угодно разряженные или сжатые. Именно по этой причине подобные вещи обычно более устойчивы, чем дискретные индивидуальные субстанции, они существуют дольше структурированных объектов, а последние могут состоять из них. Вир Чапел в этой связи пишет о бронзе, из которой была сделана статуя дискобола: эта бронза продолжала существовать, когда ее перековывали в мечи и щиты. Хелен Кэтрайт приводит следующий пример: «золото, из которого сделано мое кольцо, это то же золото, из которого сделано кольцо тети Сьюзи». Затем Кэтрайт утверждает, что это выражение эквивалентно другому: «количество золота, из которого сделано мое кольцо = количеству золота, из которого было сделано кольцо тети Сьюзи».

        [36] Тем не менее стандартный редукционистский ответ имеет одно базовое достоинство: он, так сказать, внутренне когерентен. Более того, он не только в определенном смысле когерентный, он сам по себе является попыткой рационализировать на вид абсурдное положение дел. Однако в силу возможности бесконечных отдельных референций к материи (или бесчисленных вариантов «проведения границ»), рационализация включает досадные эксцессы мереологии, связанные с «принципом неограниченной композиции». Принятие мереологических принципов в отношении образцов материи загоняет нас прямиком в западню: приходится настаивать, что реально существует огромное (а на самом деле, в силу отсутствия так называемых «простых объектов» (simples), бессчетное) число произвольных объектов. Соответствующая теория не была бы ни физической, ни каузальной ни в одном из смыслов, а скорее напоминала бы раздел алгебры или чистой геометрии.


        Как цитировать эту статью

        Лэйкок, Генри. Объект // Стэнфордская философская энциклопедия: переводы избранных статей / под ред. Д.Б. Волкова, В.В. Васильева, М.О. Кедровой. URL=<http://philosophy.ru/object/>.

        Оригинал: Laycock, Henry., "Object", The Stanford Encyclopedia of Philosophy (Winter 2011 Edition), Edward N. Zalta (ed.), URL =  <https://plato.stanford.edu/archives/win2011/entries/object/>.

         

        Нашли ошибку на странице?
        Выделите её и нажмите Ctrl + Enter