arrow-downcheckdocdocxfbflowerjpgmailnoarticlesnoresultpdfsearchsoundtwvkxlsxlsxyoutubezipTelegram
Большие надежды
Автор:   Олег Шестаков

Ибо я не надеюсь вернуться
Ибо я
Ибо я не надеюсь
Я иного ищу себе жребия.
Элиот, «Пепельная среда».

Этот текст — ответ на статью Ивана Саенко «Исчерпала ли кабинетная философия свои ресурсы?» из 11 номера журнала «Финиковый Компот». Сказать по правде, повод для написания чисто формальный: прочтение статьи стало последней каплей, которая заставила меня изложить на бумаге свои мысли. Надеюсь, что меня услышат и поймут правильно.

В дискуссиях об эвристичности философии и областях её применения я предлагаю обращать внимание на личный опыт и мотивы людей, которые занимаются философией. Скажете, что нет ничего абсурднее, чем связывать предмет философии и мотивы отдельного человека? что может получиться либо религиозная философия — исследование личного спасения, либо экзистенциализм — репрезентация собственных неврозов и психозов в длинных запутанных текстах? Возможно, но всё же изменение точки зрения способно помочь по-другому поставить вопрос о поиске философией ниши в современном научном мире.

Я вовсе не собираюсь спорить с автором. То, что написал Иван Саенко в первом абзаце, по мне, так просто выдержки из вузовских пособий по гуманитарным наукам. Подобные формулировки часто появляются в рассуждениях многих людей. Эти императивы — необходимость быть полезным для чего-то или что-то открывать для кого-то — легко переносятся в самую суть, в самое сердце философских рассуждений и объявляются их собственных законом.

Начну со своего опыта. Впервые я столкнулся с замечанием учёного относительно философии в том контексте, о котором мы говорим, у Стивена Хокинга. В заключении «Краткой истории времени» он ставит проблему в нужном нам виде. Хокинг даёт надежду философам: он обещает, что когда физики со временем смогут построить полную (видимо, физическую) теорию всего и когда она станет понятной неспециалистам, философы смогут, наконец, приступить к осмысленной работе, задавая свой главный вопрос: почему всё так, как есть, а не иначе? Пока же, считает Хокинг, философы не могут угнаться за развитием научных теорий и вынуждены унизительно сильно сужать круг своих запросов и довольствоваться скромным анализом языка.

Следующей прочитанной мной книгой, где позиция автора-сциентиста по поводу философии бросилась мне в глаза, была работа Стивена Вайнберга «Мечты об окончательной теории». Там есть обзор приглянувшихся автору высказываний относительно способности философии быть полезной учёным. И Дж. Гейл, и Л. Витгенштейн (что неудивительно), и другие перечисляемые им авторы в один голос твердят о беспочвенности надежд философов быть полезными современной науке. Вайнберг разделяет их взгляды, подкрепляя свою позицию интересными аргументами. Но для меня здесь важен контекст такого его отношения к философии. Есть что-то, что заставило Нобелевского лауреата включить в свою книгу главу под названием «Против философии». И в строках его книги как раз и прослеживается тот личный опыт занятия философией, о котором я говорил выше: «...я должен честно признать свою ограниченность и пристрастность. Разочарование пришло после нескольких лет увлечённых занятий философией на младших курсах университета. Взгляды философов, которые я изучал, постепенно начали казаться мне расплывчатыми и непродуктивными по сравнению с поражающими воображение успехами математики и физики. С тех пор время от времени я пытался разобраться в текущей литературе по философии науки. <...> Но лишь в редчайших случаях мне казалось, что это имеет хоть какое-то отношение к тем научным занятиям, которые были мне известны». Весьма эмоциональное и очень ясное выражение взглядов учёного, не так ли?

Читая Вайнберга и Хокинга, я всерьёз размышлял над обсуждаемой ими проблемой связи науки и философии. И сейчас я уже не смогу точно сказать, привела ли меня к прочтению подобных научно-популярных книг такая же, как у их авторов, неудовлетворённость отсутствием эвристичности в философских текстах или же, наоборот, я задумался об этих проблемах в результате чтения подобных авторов. Но факт остаётся фактом: после нескольких лет занятий философией я лоб в лоб столкнулся с затруднением, очень похожим на то, которое описывает Вайнберг. Чем больше книг с подробным описанием механизмов работы сознания выпускали аналитические философы, тем сильнее мне казалось, что они вообще не понимают, о чём говорят. Или, может быть, это я перестал понимать их сложные запутанные тексты.

Лучшее описание состояния растерянности перед лицом невозможности соотнести с собой философское знание, я встретил у Толстого в «Анне Карениной». Герой романа, Константин Лёвин, только что женился, и в семье появился ребёнок. Константин испытывает личностный, как сказали бы психологи, кризис: он не может примерить на себя новую социальную роль, просто как новый костюм, последовав примеру окружающих. Его тревожат старые, нерешённые вопросы о месте человека в мире. Положиться на веру в бога Лёвин не может, не чувствуя в душе искренней веры. Притворяться и обманывать себя он, в силу своего характера, не в состоянии. Тогда он обращается к философии. Вот как Толстой это описывает: «…убедившись, что в материалистах он не найдёт ответа, он перечитал и вновь прочёл и Платона, и Спинозу, и Канта, и Шеллинга, и Гегеля, и Шопенгауера — тех философов, которые не материалистически объясняли жизнь. Мысли казались ему плодотворны, когда он или читал, или сам придумывал опровержения против других учений, в особенности против материалистического; но как только он читал или сам придумывал разрешения вопросов, так всегда повторялось одно и то же. Следуя данному определению неясных слов, как дух, воля, свобода, субстанция, нарочно вдаваясь в ту ловушку слов, которую ставили ему философы или он сам себе, он начинал как будто что-то понимать. Но стоило забыть искусственный ход мысли и из жизни вернуться к тому, что удовлетворяло, когда он думал, следуя данной нити, — и вдруг вся эта искусственная постройка заваливалась, как карточный дом, и ясно было, что постройка была сделана из тех же перестановленных слов, независимо от чего-то более важного в жизни, чем разум».

Лёвин обращается к философии, пытается отыскать у себя в душе истинную веру, веру в бога, не показной и привычный ритуал, а то ощущение, которое необходимо человеку, чтобы рационально и осмысленно воспринимать себя и свою жизнь. В конечном итоге Лёвину это удаётся. Здесь нужно сделать одно важное замечание о художественном методе Толстого. Ясно, что прототипом Лёвина является сам Толстой, но это вовсе не полное alter ego писателя, как утверждала Софья Андреевна, жена Толстого; Лев Николаевич, изображая своих героев, часто точечно выражает через них лишь отдельные стороны своей личности. В описанном эпизоде из жизни Лёвина скорее следует видеть отражение конкретного творческого кризиса Толстого. Преодолев его, писатель нашёл своё вдохновение. Естественно, не в философских текстах, а у себя в душе.

На первый взгляд, между Хокингом, Вайнбергом и Толстым мало общего, кроме их негативного отношения к философии. Но если лучше познакомиться с их работами, то становиться очевидно, что каждый из них обращался к философии в поисках полезных для себя идей, что таких идей они не нашли, но интереса своего к предмету почему-то не потеряли. Судите сами. Вайнберг пишет, что ему хватило университетского курса философии, чтобы убедиться в её непродуктивности. Однако он включает главу «Против философии» в свою научно-популярную книгу, и читатель этой главы может убедиться, что великий физик хорошо знаком с состоянием дел в современной философии. Явно не праздное любопытство заставило его снова тратить время на такое бесполезное, по его же словам, дело — философию. Хокинг тоже не бросил размышлений о философии и периодически высказывается на эту тему. Так, в 2011 году (через много лет после выхода «Краткой истории времени»!) на конференции «Google Zeitgeist» он заявил: «[...] почти все мы иногда задаёмся вопросами: почему мы здесь? откуда мы пришли? Традиционно это — вопросы философии, но философия мертва. Философы не справились с современным развитием науки. В частности, с физикой. Учёные стали теми, кто несёт факел открытия в нашем поиске знания» [1.]. Это значит, что знаменитый космолог хотя бы иногда посматривает в сторону дела, смысла которого он не видит. Что и говорить о Толстом! Отвергнув, устами своего персонажа, учения классических мыслителей, Толстой создал собственную, оригинальную философию, последователем которой стали сотни людей, в том числе и Витгенштейн.

Мне кажется, что многие современные философы сталкиваются с теми же проблемами, что и упомянутые мною авторы. Не мысленный ли и эмоциональный тупик, на который они натыкаются в своей работе, есть та причина, которая заставляет их рассуждать об эвристичности своего занятия? Назвать его «наукой» или делом, науке полезным, кажется хорошим выходом. Сделав это, философ словно бы рассчитывает на снисходительное одобрение коллег-учёных и общественный кредит доверия. Вот только стоит ли игра свеч? Разве так уж ново это погружение в науку для философии, чтобы декларировать полный отказ от непосредственно философской работы?

Все мы интуитивно чувствуем границы, отделяющие философию от науки, религии и искусства. И если философ сожалеет об отсутствии позитивных результатов своей работы и завидует наличию таковых в науке, то можно только развести руками или привести последний абзац из предисловия к «Трактату» Витгенштейна: «Если данная работа имеет какую-то ценность, то эта ценность заключается в двух положениях. Первое из них заключается в том, что в ней проявлены мысли, и эта ценность тем больше, чем лучше эти мысли проявлены. Тем более они попадают не в бровь, а в глаз. Я, разумеется, понимаю, что использовал далеко не все возможности. Просто потому, что мои силы для преодоления этой задачи слишком незначительны. Другие могут прийти и сделать лучше. Зато мне кажется истинность приводимых здесь мыслей непреложной и окончательной. Стало быть, я держусь того мнения, что проблемы в основном окончательно решены. И если я в этом не ошибаюсь, то ценность этой работы теперь заключается, во-вторых, в том, что она обнаруживает, как мало даёт то, что эти проблемы решены».

Примечания:

[1.] Цит. по Harman 2012 — Harman G. Concerning Stephen Hawking’s Claim that Philosophy is Dead // Filozofski vestnik. № 33 (2). 2012. P 11–22.

Рассылка статей
Не пропускайте свежие обновления
Социальные сети
Вступайте в наши группы
YOUTUBE ×