Интервью с Андреем Николаевичем Муравьёвым, кандидатом философских наук, доцентом Санкт-Петербургского государственного университета и, по совместительству, Российского государственного педагогического университета имени А.И. Герцена, руководителем теоретического семинара «Неизвестный Гегель», сопредседателем Санкт-Петербургского Общества классической немецкой философии, автором статей по философии образования.

Текст интервью напечатан не полностью. Полную версию интервью можно найти в нашем блоге (datepalmcompote.blogspot.ru).

Финиковый Компот: Вы последовательно проводите различие разума и рассудка, критикуя последний за его односторонность. Но не предполагают ли некоторые философские проблемы однозначного решения? Например, проблема вагонетки, проблематизирующая утилитаристскую этику, требует ответов в стиле «да/нет».
Андрей Муравьев: Аналитическая философия — это чисто рассудочная форма мышления. Я думаю, что лучший ответ на её дилемматический вопрос состоит в том, что меня в этой вагонетке нет.

ФК: Вашу логику относительно современного статуса философии в системе образования можно представить так. То, что сейчас называют философией, есть не философия, а скорее филодоксия, т.е. любовь к мнениям. Это плохо, поскольку настоящая философия есть как минимум любовь к мудрости. Она предполагает у тех, кто ею занимается, стремление к абсолютному знанию, к познанию истины. Вследствие того, что философия ныне работает преимущественно со мнениями, ее не уважают представители естественных наук, а чиновники всячески ее репрессируют. Только тогда, когда философия снова займется своим делом, всё станет хорошо. Но не должны ли те, кто работает с мнением, а именно чиновники и ученые, распознавать в рассудочной философии своего друга, а в разумной философии — мистику?
А.М.: Не думаю. Я сошлюсь на одного из уважаемых мною современных мыслителей — Хосе Ортегу-и-Гассета, который в своем пресловутом, т.е. весьма известном, но плохо понятом, «Восстании масс» сказал совершенно, по-моему, точно, что философия сегодня потому находится в незавидном положении, что философы последние сто лет занимаются чем угодно, только не своим делом. Ортега имел в виду Гегеля как последнего, кто занимался своим делом. Когда же они займутся своим делом, тогда философия в некотором смысле будет править всеми другими делами. Обратите внимание: не Ортеге как философу хотелось править, а ему было обидно за философию, в которой он кое-что понимал, в отличие от всех тех, кто выступил против Гегеля. Филодоксия, как это называли Платон и Кант, потому и находится ныне в незавидном положении, что мнений более чем достаточно у всех других, и оплачивать государственными деньгами мнения филодоксов излишне.

ФК: Что Вы имеете в виду под «незавидным положением философии»? Ведь речь идет не только о том, что она сама плоха, но и о том, что плохи ее социальные позиции?
А.М.: То же самое, что и Ортега, который в «Восстании масс», написанном в 1929 году, говорил только о Европе, ибо я не вижу перемен с того времени. За исключением того, что в Советском Союзе философия (и в 1929 году тоже), была под защитой государства и впервые в нашей истории стояла на необыкновенно высоких позициях. Не будем сейчас говорить о том, что это была за философия по содержанию, но имя носила именно такое, и она называлась так не случайно.

ФК: Но существует довольно много фактов, которые говорят о том, что сейчас «Золотой век» философии. На Западе, во всяком случае, на философские факультеты идут люди с самыми лучшими оценками, а зарплаты выпускников стоят сразу после бизнесменов и профессиональных спортсменов.
А.М.: Не знаю, стоит ли то, что выходит из-под пера американских философов, как и достижения профессиональных спортсменов, таких денег. Этот феномен, скорее, должны объяснять знатоки американской экономики. Интерес же западной общественности к такой философии, если он существует, легко объяснить. Ответ лежит на поверхности. Он может быть объяснен так же, как выдающаяся, в свое время, популярность работы Локка «Опыты о человеческом разумении» (якобы о человеческом разумении, а на деле — просто о представлении). Это феномены одного порядка. Как иронически относился к подобным фактам Гегель, если публика сама уже заранее знает то, что она находит в книге, то тем больше тиражируется подобная книга. Поскольку публика находит в книге ей уже известное, постольку она остается очень довольна собой и этой книгой.

ФК: Вы говорите, что философия должна стать центрообразующей для всего сонма наук, искусств и религий посредством университетского образования. Как Вы мыслите в этом случае связь философии с экспериментальной наукой?
А.М.: Если философия как таковая культивируется в университете профессионалами, которые занимаются собственно философией, то это и есть предпосылка необходимой реформы того, что называется системой образования, в том направлении, в котором остро нуждается ныне человеческий дух. Прежде, чем попасть в лабораторию, экспериментатор должен окончить, скажем, физический факультет, где история философии должна преподаваться не в меньшем объеме, чем на философском факультете, т.е., по меньшей мере, восемь семестров. Причем преподаваться преподавателями, действительно понимающими глубинную суть истории философии, состоящую в развитии разумного способа мышления, а не поверхностно трактующими ее как историю разных философских учений, т.е. мнений философов, каких и должен выпускать философский факультет. Тогда способ мышления физика о своем предмете впервые станет разумным.

ФК: Что значит сейчас быть гегельянцем?
А.М.: Это значит (сейчас и всегда) быть презренной личностью на ниве философии — так же, как быть кантианцем, платоником, аристотеликом. Сейчас дело не в том, чтобы догматически разделить букву какого-либо учения, даже такого замечательного, как гегелевское. Те, кто это делают, еще и букву искажают. Например, ваш друг Андрей Мерцалов. Он, конечно, не гегельянец, но видно, что у него и гегелевская буква посылается куда подальше из-за нужд его самочинной интерпретации. Не нужно просто заучивать или как-то по-своему интерпретировать Гегеля, ибо это и значит быть гегельянцем, т.е. эпигоном Гегеля. Но что же нужно? Нужно дальше развивать философию в том направлении, в каком она сама развивалась две с половиной тысячи лет, от Фалеса до Гегеля включительно. Насущная потребность современного духа как такового состоит в том, чтобы в своем образовании опереться на настоящую философию, которая двадцать пять веков развивалась и развилась в то, чем она впервые предстала в гегелевском изводе. Очень хорошо, если бы к гегелевскому прибавился еще какой-то извод, ибо если бы это был извод того же самого, что и у Гегеля, то это и было бы дальнейшим развитием философии после Гегеля.

ФК: Представьте, что перед вами лежит текст, который гегелевским тоном заявляет, что он и есть такого рода развитие. По каким критериями Вы бы установили, истинно ли это притязание или нет?
А.М.: Вопрос о критериях — рассудочный вопрос. Но я понимаю, прочитав примерно страницу текста: лишь заявка это, или это действительное развитие. Как у меня это происходит, мне трудно сказать, но внешние признаки того, с чем я бы хотел иметь дело, я указать могу. Во-первых, это то, на какого рода работы ссылается автор. Потому что обычно на «Феноменологию духа», «Науку логики», «Энциклопедию» и «Философию права» современные авторы ссылаются даже меньше, чем на его лекции. Важно, ссылается или нет автор на энциклопедические Прибавления. Если ссылается, то это — настораживающий индикатор, хотя и не решающий. И на них, и на лекции можно ведь и адекватно сослаться. Во-вторых (и это главный признак), понимает ли автор, что предмет и метод гегелевской философии — одно и то же. Если для него предмет одно (скажем, абсолютное), а метод — другое, то для меня это сразу решает вопрос, надо ли читать этого автора дальше, потому что тождество предмета и метода есть основной пункт гегелевской философии.

ФК: Можете ли Вы называть работы, которые удовлетворяют этим критериям?
А.М.: Разумеется. То, что я слышал в Санкт-Петербургском университете от Евгения Семёновича Линькова, и то, что я читал в его опубликованных работах — наверное, единственное приятное исключение.

ФК: О чем Вы никогда не думали
А.М.: Я никогда не думал о тщете философских занятий.