arrow-downcheckdocdocxfbflowerjpgmailnoarticlesnoresultpdfsearchsoundtwvkxlsxlsxyoutubezipTelegram
Естественный интеллект
Автор:   Максим Шалдяков
Художник:   Ксения Сайфулина

Интеллект не может быть искусственным, так же как робот не может быть натуральным. Это просто замечание о философской грамматике. Научная фантастика, жаргон IT-специалистов и заявления исследователей в области философии сознания и когнитивных наук могут вводить нас в заблуждение, но это не меняет сути дела. Сказать о машине, что она обладает интеллектом, разумом или сознанием, что машина размышляет, думает или, например, разговаривает — значит совершить ошибку. Или, если угодно, мы можем использовать слова такого рода о машинах, но мы никогда не сможем говорить так о них в том же смысле, что и о человеке. Значения слов «интеллект», «мыслить», «думать», «говорить» применительно к людям и машинам будут различаться не меньше, чем значение слова «работать» применительно к столяру и деревообрабатывающему станку. Сложно расставаться с привлекательным образом разумных роботов. Хочется верить, что очередной успех в области машинного перевода или киберпротезирования приближает нас к созданию того, что мы сможем с чистой совестью назвать сильным искусственным интеллектом. Но, увы, это не вопрос количества, не вопрос вычислительных мощностей или технологий и, в конечном итоге, это не вопрос времени. Это вопрос грамматики нашего языка, правил применения наших слов.

Источниками наших иллюзий насчёт искусственного разума являются следующие два фактора: во-первых, непонимание фундаментальной роли нашей эмоциональности, чувственности, нашей животности для мышления и, во-вторых, систематическая недооценка важности практики при обсуждении вопросов человеческой природы, сознания и языка.

Достигнув ясности относительно этих двух пунктов, мы сможем по-иному взглянуть на проблему искусственного интеллекта. Забегая вперёд, скажу, что сами пункты связаны между собой: животное поведение составляет базис человеческой деятельности (языковых игр), которой, в свою очередь, соответствуют такие понятия, как «интеллект», «разум», «мышление», «вычисление» и им подобные. Я попытаюсь продемонстрировать, что машина не способна к поведению, и, следовательно, к деятельности и, соответственно, к мышлению. Это значит, что употребление ментальных терминов в отношении машин либо нарушает грамматику, либо носит метафорический, шуточный или литературный характер.

Мышление, самосознание, разум — это то, чем «обладает» человек и «не обладает» животное. Именно концепту «животное» посвящена работа Джорджо Агамбена «Открытое». Отталкиваясь от размышлений по поводу средневековой миниатюры, на которой спасшиеся и пирующие после апокалипсиса праведники изображены с головами животных, он переходит к теме конца истории, рассуждает о принципе работы антропологической машины в те или иные эпохи, углубляясь при этом в различные «технические» трудности, с которыми сталкивались схоластика и естествознание при работе с концептами «животное», «человек», а также с проблемой телесности. Одним из ключевых для данной работы является понятие антропологической машины, функцией которой является производство человечности (не в смысле гуманности, а скорее в смысле человеческой сущности и исключительности), благодаря чему выстраивается иерархическое различение между человеком и животным (человек, само собой, занимает более высокое место в создаваемой иерархии). Единственный доступный нам способ определить, что такое человек — это определить человека в перспективе животного, которым он сам в совершенно определённом смысле является (плоть, тело), но от которого при этом разительно отличен (сознание, дух). Особенностью антропологической машины является то, что нам вовсе не обязательно обладать полным и чётким определением или описанием животного: животности достаточно присутствовать в качестве не вполне ясного фона.

Агамбен обращается к исследованиям биолога Якоба фон Икскюля, касающимся окружающего мира и поведения животных: «Икскюль начинает с различения Umgebung [окружающая среда], объективного пространства, где мы видим живые существа в движении, от Umwelt [окружающий мир], складывающегося из более или менее обширного ряда элементов, которые он называет носителями значения и носителями признаков и которые только и интересуют животных». В этом контексте особый интерес для Агамбена представляет пример Икскюля с клещом, окружающий мир которого ограничен всего четырьмя типами «носителей значения» (термин Икскюля): светом (который клещ воспринимает всей поверхностью тела и к которому он ползёт), масляной кислотой, содержащейся в поте зверей (почувствовав её запах, он падает с ветви), теплом, а также гладкой поверхностью кожи (почувствовав которые, клещ впивается в тело жертвы). Кроме них клещ ничего не воспринимает. Мир клеща настолько скуден, что в нём нет места даже для крови, которую он пьёт: клещ не воспринимает её вкус и вообще не имеет органа вкусового восприятия.

Пример с клещом особенно заинтересовал Хайдеггера и послужил материалом для его рассуждений об отношении между живым существом и Dasein. Хайдеггер изменяет терминологию: он именует «растормаживателем» то, что Икскюль называл носителем значения; «способностью к» — действующий орган (орган восприятия), а также заменяет метафизически нагруженный термин «жизненный мир» на нейтральный «цикл растормаживания».

Животное, по Хайдеггеру, обделено миром; его способ бытия — это бытие в оцепенелости. Оно полностью погружено в своё взаимодействие с растормаживателями, которые, несмотря на то, что целиком захватывают животное, никогда не открыты ему. Животное не способно на действие, только на поведение. Оно не открыто ни миру, ни себе. Оно захвачено и погружено в мир, которого лишено – в том смысле, что не способно ничего воспринять как таковое, как сущее. Это отсутствие открытости не означает наличия закрытости, здесь просто нет места для таких альтернатив, нет таких грамматических возможностей.

Человек отличается от животного не отсутствием растормаживателей (они есть, как и погруженность в цикл растормаживания), а открытостью, способностью воспринять сущее как сущее, как таковое. Dasein — это животное, которое способно прервать свою захваченность растормаживателем, способно открыться ему, а также открыться своей захваченности, открыться своей животности, то есть открыться своей неоткрытости, сокрытому как таковому.

Перенося эти рассуждения в область исследования искусственного интеллекта, можно утверждать, что для создания мыслящей машины сперва надо создать захваченное миром животное, которое было бы оглушено своими растормаживателями и погружено во взаимодействие с ними. Это представляется мне невероятным, даже более невероятным, чем взять уже готовое животное и наделить его интеллектом, так сказать, «вдохнуть искру разума». Машина намного ближе к камню или водопаду, чем к клещу, жаворонку или человеку. Бессмысленно и нелепо говорить о машине, что она захвачена текстом, перевод которого она осуществляет. Человеку соответствует открытость миру в возможности воспринять сущее как сущее, животному — лишённость мира в отсутствии сокрытости и несокрытости сущего, машине соответствует отсутствие мира: мир ей не открыт, она его не лишена, он не сокрыт для неё — о машине просто нельзя сказать ничего подобного, как и о камне, например.

Но нам мало сделать машины способными быть оглушёнными и захваченными. Нам нужно включить такие машины в практики, в языковые игры. Нам нужно сделать так, чтобы уже способные к оцепенению перед миром машины не просто получили возможность прерывать это оцепенение своей открытостью миру, но и научились разыгрывать различные «когнитивные» языковые игры так, как это делаем мы сами: исходя из своих интересов, преследуя собственные цели, испытывая скуку или любопытство, сомневаясь или чувствуя уверенность, осознавая свои действия или не задумываясь, «автоматически» и т.д. То есть машины должны научиться для начала эмоциям и чувствам, а лишь затем языку и вычислениям. Но это нонсенс! Да мы и не пытаемся создать сомневающиеся или уверенные машины, мы создаём их для других целей, и эти цели наши, а у машин нет собственных целей, как и действий или хотя бы поведения. У них есть только применение. Люди, создающие и применяющие машины, преследуют собственные цели, но от этого машины не становятся действующими целенаправленно. Мой ноутбук заинтересован в написании этого текста не больше, чем печатная машинка или гусиное перо, которыми я мог воспользоваться.

Целью создателей машины может быть имитация человеческих действий, например, говорения. Но разговаривать и имитировать разговор — это разные языковые игры, тем более что субъектом игры в имитацию будут выступать программисты и инженеры, а вовсе не их машина.

«Мышление — феномен жизни, — писал Питер Хакер в работе ‘‘Wittgenshtein on human nature’’. — Оно проявляется в бесконечно разнообразных видах поведения в потоке жизни. Его формы — это аспекты формы жизни и культуры. Мы не должны бояться, что наши машины начнут думать лучше нас, хотя мы вполне могли бы бояться, что они приведут нас к тому, что мы перестанем думать сами».

Рассылка статей
Не пропускайте свежие обновления
Социальные сети
Вступайте в наши группы
YOUTUBE ×